Рук было слишком много.

"Нет!" Какая-то часть меня собралась с силами и оттолкнула монстра прочь.

Не бойся! раздался этот нечеловеческий голос. Голос Ушары. Впервые она заговорила со мной словами, которые я мог понять.

Но я пристально смотрел на нее, и в глубине моего живота образовалась тошнотворная дыра - потому что в этот момент мои глаза были открыты, и я увидел Наблюдателя во всем его ужасе и величии, пронзая каждую ее иллюзию глазами, которые дал мне Тихий. Я увидел, чем была ее красота: искусством, маской, завесой над пороком. Под этой ледяной плотью извивались бесчисленные руки, обвивавшиеся вокруг невидимой мне сердцевины. Под ними, свернувшись в неизмеримо малые, сложенные по размерам, которые даже мое второе зрение едва могло уловить, прятались сморщенные мембраны невероятных крыльев, бесчисленных, как и руки. А ее глаза! Столько глаз смотрело на меня из-под белоснежной плоти рук и бедер, смотрело с плоской поверхности ее живота, изнутри этой холодной, бессмертной груди.

Я выдержал их пристальный взгляд всего мгновение, ощущая ее злобу, ее боль, ее гневное отчаяние. Ушара томилась на Сабрате почти миллион лет, слишком слабая, чтобы ускользнуть во Тьму. Но сейчас она была сильнее. Увидев ее тогда, я понял… нам никогда не следовало приходить в Сабрату. Еще тысяча лет… миллион… и чудовище могло бы погаснуть само. Но наше появление здесь раздуло ее угли. Теперь она тлела, и если я не смогу сбежать - если я не смогу вооружить "Персей" и уничтожить ее, а вместе с ней и себя, - она расцветет новым и внезапным пламенем.

Увидев ее тогда во всем ее инопланетном ужасе, я побежал. Не имело значения, что я не мог убежать, не имело значения, что само пространство искривилось, чтобы вернуть меня в тот пантеон. Имело значение только то, что я пытался. Я добрался до основания туннеля Валерьева, перепрыгнул через растерзанное тело мертвого сьельсина, лежащего там. С каждым шагом я ожидал почувствовать хватку бесчисленных рук, увидеть потолок, несущийся на меня.

Вместо этого, я добрался до той части туннеля, где проход сужался, и мне пришлось протискиваться между опорами Валерьева, где должен был найти участок тесного коридора длиной в несколько сотен футов из конца в конец. За ним лежала прямая дорога, ведущая к открытому котловану с кранами на поверхности. Вместо этого я оказался на широком каменном уступе, открывавшимся в обе стороны. Свежий ветер обдувал мое лицо, неся с собой запах гари. Я стоял на вершине Китового Хребта, глядя на пылающую пустыню и огни нашего разрушенного лагеря.

Как только я вышел из устья туннеля - ошеломленный и дезориентированный - то увидел, как один из оставшихся аквилариев упал, горящий, прочертив полосу по небу. Лихтер рухнул в пустыню за окраинами лагеря, извергнувшись красным и золотым огнем. Огромные огни вспыхивали в пустоте за завесой ночи, освещая облака пыли, плывущие в верхних слоях атмосферы Сабраты, оттенками синего и белого, где флот лорда Халла сражался с луной сьельсинов.

Битва еще не закончилась.

Сколько людей умирало в тот самый момент? В лагере все еще были сотни, и, должно быть, тысячи в жалком оборонительном флоте планеты. Но на всей Сабрате было меньше пятидесяти тысяч человек - едва ли половина того числа, что отправилось со мной на Эуэ и погибло.

Так мало.

Но слишком много.

Если я не смогу остановить Наблюдателя здесь, все жизни на Сабрате будут потеряны. А если он сможет сбежать с Сабраты...

Ветер завыл, изменил направление и подул на Китовый Хребет со стороны лагеря. Я услышал крики и стоны боли. В этом ветре звучала музыка, та же прекрасная и ужасная музыка, которую я слышал в недрах Земли. Песня Наблюдателя, проснувшегося и освобожденного.

Я подошел к пропасти, к самому краю гибели. Ниже каменный уступ и обнаженные фасады руин резко обрывались вниз, на тысячу футов или больше, к пескам пустыни. Я отчетливо видел проспекты Фанамхары, расходящиеся, как ребра дамского веера.

Пути вниз не было.

Я не мог вернуться, не хотел возвращаться в недра горы, не хотел возвращаться, чтобы встретиться с ней лицом к лицу.

Чужая музыка приближалась, такая прекрасная, ужасная и такая печальная. Я оглянулся и увидел ее, стоящую не более чем в десяти шагах от меня, на краю обрыва, ее кожа сияла в свете пламени и звезд. Она повернулась ко мне лицом, крутанувшись на месте, без малейшего подергивания конечностей или движения. Ее волосы, не тронутые ветром, рассыпались почти до земли. Казалось, она не дышит и, не двигая ногами, идет вперед, пространство скользит вокруг нее по мере ее приближения.

Что-то поглотило свет от горящего лагеря, и, выглянув из-за обрыва, я снова увидел ее, стоящую под открытым небом. И снова! Снова я был окружен, снова ее было шестеро, сжимающихся, как пальцы, чтобы сомкнуться в некий всемогущий кулак. И тут земля ушла у меня из-под ног, и меня подняло в воздух, потащило в небо. Шесть фигур Ушары парили в ночи вокруг меня, приближаясь, пока их лица и груди не прижались к моему телу, и они не превратились в пальцы могучей руки, которая целую вечность истлевала в пантеоне.

Вокруг меня вспыхнула молния, раскаленная до синевы и смертоносная, и меня унесло в ночь. Пальцы, державшие меня, были так крепко сжаты, что я едва мог дышать. Надо мной склонилась тень и нависла над всем Китовым Хребтом. Подняв глаза, я увидел, что облако расступилось, и на меня смотрело лицо. Единственный глаз без век. Он моргнул, и их стало два-три! Лицо из гипостиля смотрело на меня из облаков. Три глаза, огромные, как луны, уставились на меня сверху вниз, и свет их видения был подобен пламени.

Не было ничего - ничего, кроме моего джаддианского пальто и тонкой кожи век, что отделяло меня от безжалостного взгляда Наблюдателя Ушары. Она предлагала мне чудеса - предлагала мне даже себя - и я отказал ей!

Я заставил себя посмотреть, встретить этот пристальный взгляд.

Я не мог видеть ничего, кроме этих глаз, покрасневших и разъяренных, не слышал ничего, кроме шума, похожего на раскат грома, наполняющего мой разум. Я снова видел, как расширяется моя империя, видел горящие галактики и безымянные и бесчисленные расы, преклоняющие колени перед знаменем моей красной звезды. Я знал, знал, что чудовище все еще хочет меня.

Нет.

Я не мог даже произнести это слово. Рука, сдавившая меня, вытеснила весь воздух из моих легких, и