Н. И. Бобриков не разделял этих положений и написал:

«Вникнув в содержание записки, необходимо прийти к следующим заключениям:

Прежде всего, в записке обращают на себя внимание некоторые крупные противоречия, которые, таким образом, сами собой подрывают устойчивость предлагаемых ею мер. Так, например, в начале записки шведоманы совершенно основательно признаются главными виновниками происходящей смуты, а в конце — предлагается учреждение, преимущественно из них, особого комитета при статс-секретариате. Далее, установив вполне верное положение, что уступки и колебания в принятии решительных мер в период проявления смуты, надолго подорвут авторитет правительства и вредно отразятся на ходе дела, автор в то же время предлагает меры, которые в существе своем являются уступками и колебаниями.

Едва ли современно думать об уступках с русской стороны, особенно имея к тому же в виду Высочайший рескрипт от 8-го июня 1899 года, в котором, в ответ на прежние подобные же домогательства финляндцев, было с высоты Престола изречено обещание, что Манифест 2-го февраля должен остаться «непоколебимым и впредь».

Передача на сейм вопроса об установлении границы между предметами общеимперского и местного законодательства означала бы крутой поворот в принятой системе управления Финляндией. Если допустить вмешательство земских чипов в столь важное дело, то надо иметь, по крайней мере, полную уверенность в том, что оно принесет большие и благие результаты и прежде всего умиротворит край. Но подобной гарантии не имеется. Разве можно быть уверенным, имея перед собой историю прежних сеймов, что «вторая государственная власть», как финны называют сейм, непременно примет предложение Монарха? Имеется, напротив, основание теперь же утверждать, что некоторые вопросы (например: о войске, финской монете, таможне и др.) земские чины Финляндии не желают отнести к области общегосударственных. В таком случае, Верховной Власти придется Самой вписать их и у финляндцев явится новый предлог недовольства, так как не будут исполнены их желания и не будут соблюдены их воображаемые основные законы, которые, по их понятиям, требуют, чтобы Монарх принял решения сейма и при том в той именно редакции, которую установят земские чины.

Что касается разработанного сенатом постановления об употреблении народных языков в официальной жизни Финляндии, то, — в видах успокоения финнов и для поддержания сената, престиж которого значительно поколеблен агитаторами-шведоманами, — постановление это можно считать небесполезным.

Автор записки находит полезным «приостановиться» реформами. Едва ли подобной мерой можно достичь успокоения края, так как финляндцы прежде всего объяснят эту приостановку, как результат своего дружного отпора и противодействия, и как слабость русской власти, усомнившейся в своих правах и действиях. Полумеры, как свидетельствует история, всегда вредны, почему целесообразнее осторожно, но твердо и без колебаний идти вперед.

Особое внимание обращает на себя желание автора записки восстановить равновесие между финляндскими партиями и для той цели поддержать шведоманов.

Заслуги шведской партии по отношению к Финляндии очень сомнительны; для ограждения же русских интересов она ничего, конечно, не сделала. В последнее время эта партия сеяла лишь смуту в Финляндии, а ранее работала над ее обособлением от России. За что же ее в таком случае вознаграждать и поддерживать? Положением скромных советников в Петербурге шведоманы не будут удовлетворены, особенно после того, как они, в течении почти столетия, безраздельно заправляли краем.

Ошибка прежней политики заключалась именно в том, что были оставлены в Финляндии шведский язык, шведские законы и порядки. В крае преобладает финское население (85%), оно тяготится властью шведов и потому вряд ли справедливо и полезно русскому правительству продолжать навязывать финнам шведское влияние.

Два-три шведа — пусть даже не уступающих в своей противоправительственной деятельности бывшему сенатору Л. Мехелину — в комитете статс-секретариата слишком незначительное нововведение, чтобы оно могло существенно отразиться на настроении умов.

Самый комитет приходится признать совершенно бесцельным при статс-секретариате. Это достаточно доказано его прошлым, когда он усиливал лишь оппозицию генерал-губернатору.

Записка указала на ряд уступок и послаблений, кои правительству надлежит сделать для успокоения умов в Финляндии. Но где же залог того, что финляндцы будут удовлетворены сими уступками и прекратят свои требования и агитацию? Ведь еще имеется, помимо указанных в записке, много других вопросов, которые всегда рождали большие разногласия между финнами и русскими и к которым финны относятся, как к историческому своему наследию и потому не склонны к каким-либо по ним уступкам и ограничениям. Так, они смотрят на свою родину, как на отдельное государство, имеющее свой особый великокняжеский трон; они признают себя финляндскими подданными, ожесточенно не желают допускать русских людей в свои учреждения и в свою среду; они остаются при убеждении, что Форма Правления 1772 года и Акт Соединения и Безопасности 1789 года составляют конституцию Финляндии и т. д. Добившись, путем преступной агитации, дерзкого ослушания законов и грубого бойкота, известных благоприятных для себя результатов, они, очень естественно, пойдут далее и потребуют возможной независимости и закрепления навсегда своей монеты, таможни и т. д. При политике уступок совершенно невозможно охранить русские государственные интересы и предвидеть пределы дальнейших послаблений.

Что же касается Высочайшего Манифеста 3-го февраля 1899 года, то желательно, чтобы он оставался в полной своей силе и неприкосновенности, как важнейший и полезнейший акт, изданный со времени присоединения Финляндии к России. Если к сему закону потребны будут дополнения, то их надлежит составить в учреждении Империи, издать единоличной Самодержавной Властью, без участия в сем деле финляндского земского сейма и без всяких о том следов в сеймовом уставе Финляндии.

Кроме того, эта программа вовсе не имеет в виду обрусения населения. Финны, оставаясь финнами, могут быть в то же время хорошими русскими подданными».

Итак, по некоторым вопросам мнения И. И. Бобрикова и B. К. Плеве расходились коренным образом, но это не мешало им, как людям умным, поддерживать хорошие взаимные отношения, проявляя должную терпимость к чужому мнению. В Финляндской среде укоренилось иное воззрение: по существующему там представлению, кто не разделяет каких-либо их воззрений, тот их враг, финноненавистник и т. п.

В.К. Плеве был крупной политической силой, человеком системы и русским патриотом. Он всегда считался с национальными интересами и особенностями финского народа. Он стоял за сохранение местных языков в судебных и административных установлениях края. В применении русского языка в высших учреждениях Финляндии он усматривал символ русской государственной идеи. Духовной самобытности финнов он не касался. Финляндский вопрос был им хорошо изучен. Постановка на очередь вопроса о разграничении местного финляндского законодательства от общегосударственного была произведена при его содействии. Он обещал помочь в этом деле сенату и слово свое сдержал. Когда нужно было, он охотно выходил на