— Как вы заметили, — заговорил Роджер, — принципы общеизвестные. А теперь давайте излагайте все, что знаете.

Рубин уставился в стол.

— «Знаю» не совсем подходящее слово, — выдавил он. — Подозреваю. Порой иностранец подмечает мелочи, примелькавшиеся гражданам той или иной страны, и оттого ими не учитываемые. Мне кажется, вы плывете против течения. Ваши коллеги не хотят этого замечать. Но если вы заплывете слишком далеко, они уже не смогут сохранять по отношению к вам лояльность. Согласны, что не смогут?

— Они, если позволите, не дураки, — продолжал Рубин. — Они с самого начала следили, как вы боретесь за каждый дюйм. Вам было на десять — двадцать процентов труднее, чем вы прикидывали. Иногда — на все пятьдесят процентов. Впрочем, что я вам-то рассказываю? Вы и без меня знаете. И Льюис вон знает. — На секунду под набрякшими веками мелькнули мировая скорбь и дружеское расположение. — Все оказалось слишком трудно. Лично я считаю, если дело неподъемное, если пробовал и так и эдак, а оно с мертвой точки не сдвигается, — надо отступить. Принцип работает и применительно к проблемам интеллектуального характера. Сколько я перевидал проблем вроде вашей; поверьте, у меня все основания полагать принцип правильным и применительно к ним тоже. Ваши коллеги натасканы сохранять лицо. Но они привыкли иметь дело с реальным миром. Подозреваю, они будут вынуждены согласиться.

— Так вы наверняка знаете или нет? — Роджер говорил тихо — и так, что уйти от ответа было нельзя.

Рубин вскинул голову — и снова уставился в стол.

— В Вашингтоне моя позиция ни для кого не секрет, уж я постарался. В конце концов все поймут, что мы с вами правы. В конце концов — но еще не скоро. Пока они не знают, что думать о вашем оружии. Но я должен вам кое-что сказать. Они задумываются также, чем мотивировано ваше желание от этого оружия отказаться.

— Намекаете, нам надо этим озаботиться? — воскликнула Каро, постаравшись, чтобы прозвучало с налетом небрежности.

— Не учитывать этого, леди Каролина, по меньшей мере легкомысленно, — ответствовал Рубин. — Не поручусь, что они анализировали ситуацию. В настоящий момент ваши действия их вообще не интересуют — главное, чтобы вы не вышли из «холодной войны». Именно этого они боятся. Обстановка велит, ничего не поделаешь. Вот с этих позиций вас нынче и наблюдают.

— Небось Броджински наслушались, — мрачно заметил я.

— Броджински погоды не делает, — возразил Рубин. — Вам он навредил, это да. Но его речи — только фон. Проблема куда глубже.

— Куда глубже, — эхом отозвался Роджер.

— Хорошо, что вы отдаете себе отчет. — Рубин обернулся к Каро: — Повторяю, леди Каролина: не учитывать этого — по меньшей мере легкомысленно. У нас это многих сна лишило. Очень многих. Независимо от общественного положения. Включая лиц высокопоставленных. Напряжение не в последней степени вызывает ваша позиция. Что ж вы резонансу удивляетесь?

— Мы не удивляемся, — ответил Роджер.

— Понимаю, отставка любого выбьет из колеи, — продолжал Рубин. — Но с фактами не поспоришь. Исходя из моих наблюдений, вам надо выждать лет пять, а то и десять. Смиритесь. Потерпите. Потом вы снова будете у власти, если я хоть что-нибудь в чем-нибудь понимаю. И тогда вы поплывете по течению, а не против. Что касается Вашингтона, там вас будут умолять сделать именно то, что вы не в силах сделать сейчас. — Рубин улыбнулся, криво и скупо. — Кроме вас, в Великобритании никто на это не способен. И не будет способен. Вы бесценны. Не только для вашей родины, но и для всех нас. Вот почему я сейчас ваше время отнимаю. Такими, как вы, нельзя разбрасываться. А я уверен, как ни в чем и никогда прежде: если вы сейчас не отступите на шаг, вам конец.

Несколько секунд все молчали. Роджер поглядел на жену и произнес:

— Слышала, что сказал профессор Рубин?

— Слышала не хуже тебя, — отозвалась Каро.

Куда только делась светская медь. Голос стал хрипловатый, грудной. Так, наверно, Каро говорит с Роджером наедине. Этих двух фраз им оказалось достаточно. Роджер понял, что она думает, понял, какого ответа ждет от него. Пусть брак их треснул — понимания с полуслова никто не отменял. Посыл был прост. Карьера Роджера зависела от Каро, Рубин просто этого не знал.

Пока Роджер бился, противостоял, проталкивал, Каро была за него горой — чего еще ожидать от любящей жены. И все же она нечто скрывает, и нетрудно догадаться что — шовинистическую гордость. Дэвид Рубин взбесил Каро напоминанием об иссякшем имперском величии, но и самой ей претит мысль, что слава Британии невозвратима. Условность рефлексов, оказывается, от социального происхождения не зависит. На известный набор слов моя мать, например, точно так же реагировала бы.

А сторону Рубина Каро приняла — щеки вспыхнули, глаза замерцали на фразе «Слышала не хуже тебя» — вот почему: Рубин только что предрек Роджеру великое будущее, а великое будущее Роджера входило и в планы Каро. Для нее не желать Роджеру высшего политического поста казалось абсурдом, кокетством, лицемерием и даже щепетильностью. Не хочешь высшего поста, сказала бы Каро, зачем было идти в политику? Не хочешь высшего поста для мужа, добавила бы она, зачем было идти под венец?

— Дэвид, я согласен практически со всеми вашими аргументами. Ваша позиция ясна. Моя благодарность безмерна. — Роджер говорил тихо, взвешенно и даже покорно. Интонации неофита, спорящего единственно из страха потерять самоидентификацию. — Я, знаете ли, — продолжил Роджер с безадресной улыбкой, — уже и сам думал. Надеюсь, мне это зачтется.

Рубин тоже улыбнулся.

— Известно, — заявил Роджер, — хочешь политической карьеры — научись ломиться в открытую дверь. Тянет стукнуть в дверь запертую — надо было другое поприще избирать. Вы ведь это пытались сказать, да? Вы совершенно правы. Не удивлюсь, если выяснится, что и вы в свое время кулаки на запертых дверях поотбивали. Сильнее поотбивали, чем ваш покорный слуга. С другой стороны, вы и не политик.

Я так и не понял, издевается Роджер или нет. Если издевается, то очень мягко. Роджер говорил без горечи, без ехидства.

— Я нынешнюю ситуацию вижу под несколько иным углом, вот моя проблема. Мне, в частности, кажется: сейчас — или никогда. В глобальном смысле, понимаете? То есть договор какой-никакой мы, может, и подпишем, да поздно будет. Вроде в этом наше с вами единственное различие? Или вы меня утешите?

— Если честно, — с расстановкой молвил Рубин, — я не знаю.

— Вы считаете, история сама по себе, мы — сами по себе? Процесс необратим?

— Я не знаю.

— Большинству ситуация ясна. Неужели никто не в силах на нее повлиять?

— Один в поле не воин. Одна ласточка весны не делает. Продолжить ассоциативный ряд?

— Вы мудрый человек.

Последовала затяжная пауза. Наконец Роджер заговорил совершенно свободно, так свободно, что это освобождение резануло слух.

— По-вашему, Дэвид, мы в ловушке? Весь мир в ловушке? Обе главные силы определились с позициями? Сделать ничего нельзя? Я не перевираю, нет? Мы можем только держаться, каждый за свою должность; нам осталось смириться с мыслью, что от нас ничего не зависит?