– Мы не бездействовали! – возмутился Лев. – Но это выступление было обречено на провал, мирные манифестации…

– Мирная манифестация была расстреляна царскими сатрапами, – непререкаемо сказал Бывалый. – Это надо было использовать. А так весь пар ушёл в свисток. Поэтому я хочу сказать, что расшатывание режима должно идти непрерывно, по всем направлениям, не исключая и акты возмездия по отношению к наиболее запятнавшим себя кровавыми преступлениями слугам царизма!..

– Но позвольте, позвольте!.. – возмутился тут Старик, и они заспорили; в распрю включались новые и новые голоса, и Фёдор перестал слушать. Сидел ни жив ни мёртв, чувствуя, что мир, его мир обрушился разом в пропасть и перестал существовать.

Вера связалась с нигилистами, смутьянами, мятежниками и бунтовщиками. С теми самыми, что устраивали забастовки в девятьсот пятом, когда из Маньчжурии возвращались наши войска. Может, и не с теми самыми, что взорвали семёновцев, но…

И что же теперь ему, кадету Фёдору Солонову, делать? «Всякий кадет есть будущий офицер, защитник Отечества и Престола; Государь, на Престоле восседающий, есть символ России» – и вот теперь на стенах домов появляется «долой самодержавие», да ещё и с ошибкой в последнем слоге!

Люди там, за стеной, стали говорить о несправедливостях, о бедности и угнетении; Феде было тяжело и неприятно это слушать. К тому же надо было думать, как отсюда выбираться – он и так просидел в шкапу куда дольше намеченного.

И вот, когда спорщики зашумели особенно громко, Федя тихонько выбрался из своего убежища и несколько мгновений спустя уже сбегал вниз по чёрной лестнице. Дверь осталась незапертой, но тут уж он ничего не мог поделать.

Придётся бежать со всех ног – он, конечно, в официальном отпуску, но вернуться надо до вечерней поверки, иначе не миновать разбирательств.

Федя бежал, не чуя ног, не замечая мороза. Что теперь делать, что делать? Вера… сестра… кому сказать? И как сказать? Да и вообще, можно ли говорить? Что случится, если он расскажет, например, папе? Что папа сделает с Верой? Накажет? Отправит в монастырь, как героинь иных приключенческих романов?.. Нет, нет, конечно же папа этого не сделает. Но… но…

Он мчался по заснеженным улицам – во многих местах уже зажгли праздничную иллюминацию. Фланировали хорошо одетые пары, важные господа в высоких меховых шапках, офицеры в шинелях, дамы в шубках. Проехали сани, ещё одни – все к проспекту Павла Первого, к ресторациям. Весёлые, беззаботные… нет им дела, что на душе у кадета Солонова скребёт разом целый полк кошек. Вера спуталась с инсургентами!.. С этими, как их, социалистами?.. Или нет? Нет, социалисты – это вроде как те, что устраивали взрывы с убийствами…

Быстрее, беги быстрее!

Фёдор миновал обелиск Коннетабля, ярко освещённый дворец. Конный патруль казаков неспешно проехал мимо, всадники прятали носы в надвинутых башлыках.

Остались позади вокзал и пути, скупо освещённая Корпусная – здесь пока ещё никаких фонариков не развесили – и вот они, ворота корпуса.

В карауле, однако, стояли разом и трое кадет старшей, первой роты, и двое дядек-фельдфебелей, все при оружии, в тулупах и валенках. Над трубой кордегардии поднимался дым, густо усеянный искрами – топили печь, не жалея дров.

– Билет, – потребовал старший из дядек, Егор Трофимыч, сейчас необычно насупленный и серьёзный. – Билет кажи, господин кадет.

Федя протянул бумагу.

– Рановато возвращаешься. – Фельдфебель вернул отпускное свидетельство. – Никак батька выругал?

– Никак нет!.. Просто… просто уроки не сделаны…

– Хм, уроки!.. Ну ладно, ступай, учи, – без улыбки сказал Егор Трофимыч. – А в городе… ничего не замечал, кадет?

– Никак нет! – вновь выпалил Фёдор.

– Ступай, – недовольно махнул дядька.

…В общем, на вечернюю поверку он еле успел. И слава богу, ибо в седьмой роте народу осталось совсем мало.

А проводила поверку – Федя с трудом поверил собственным глазам – Ирина Ивановна Шульц.

Нет, учить русской словесности или даже бегать по полосе препятствий – это Фёдор понимал. Но поверка?! Когда надо отдавать рапорт старшему воинскому начальнику?.. А вместо него – дама?

– Седьмая рота, – без обиняков начала Ирина Ивановна, – все ваши офицеры вызваны по срочным обстоятельствам. Сегодня я – ваш командир.

Насмешки «шестёрок» вдруг показались Фёдору донельзя обидными. И в самом деле, что это нас классная дама строит?!

…Поверка прошла как обычно, однако после того, как прозвучало «вольно, разойдись!», Ирина Ивановна поманила к себе Фёдора.

– Вы вернулись раньше времени, кадет Солонов. Что-то случилось?

– Никак нет! – как и на входе, бодро отрапортовал Федя, принявшись, как обычно, есть глазами начальство, «вид имея лихой и придурковатый», как шутил в таких случаях великий государь Пётр Алексеевич.

Но госпожу Шульц на хромой козе объехать оказалось куда труднее, чем дядьку-фельдфебеля на входе.

– Ай-ай-ай, кадет Солонов. – Ирина Ивановна погрозила пальцем. – Вы честный мальчик, врать не умеете совсем. Тем более мне. Рассказывайте, что произошло?

Федя почти что обиделся – как это он врать не умеет? Да он, если надо, так соврёт, что сам Шерлок Холмс не распутает, – но вовремя сообразил, что сейчас не время обижаться.

– Дома… в общем, дома, там… – и неопределённо махнул рукой.

– Что «дома»? – не удовлетворилась Ирина Ивановна.

– Поссорились они там, в общем. Поругались. Я… мне… пусть помирятся, что ли… мне тут лучше…

Вообще-то папа с мамой никогда не ругались. Мама порой укоряла папу за какие-то «неэкономичные» траты, хотя сама тратила, по мнению Феди, вдесятеро больше на всяческие наряды для сестёр совершенно «неэкономично». Папа же маму именовал исключительно «душенька» и «друг мой», или «Аннушка, сердце моё», и никакого желания ссориться с ней никогда не выказывал.

Однако, как ни странно, эта ложь сработала. Хотя, если разобраться, не такой и ложью она была. Что в семье теперь разлад, что сестра Вера, может быть, тоже пишет украдкой на стенах «долой самодержавие!» – это чистая правда. Хотя нет, Вера никогда б такую ошибку не сделала. Она б непременно написала бы правильно – «долой самодержавiе», никак иначе.

– Понимаю, – ласково сказала Ирина Ивановна. – Это, увы, бывает у взрослых, дорогой мой Фёдор. И тогда, наверное, и впрямь лучше дать им разобраться самим. Вы правильно сделали, вернувшись в корпус. Ступайте теперь спать. И не волнуйтесь, ссоры и размолвки случаются даже у самых близких друзей.

Фёдору показалось или госпожа Шульц при этом едва заметно погрустнела?

В комнате было одиноко и пусто. Петю увезли в Петербург; Федя поворочался, поворочался, но сна не было, как говорила нянюшка, «ни в одном глазу». Он так и не придумал, что делать. И вообще, он так привык уже засыпать, когда над постелью Ниткина горел читальный огонёк, что без него чего-то уже не хватало.