– Что вверх по реке? – отрывисто спросил из-за стойки полковник Яковлев. – Все эти деревни? Репузи? Шоссейный мост в Покизен-Пурской?

– Пока там никого нет, – сдержанно ответил Две Мишени.

– А что за Гатчино? – нервно потёр руки Шубников. – Узел дорог за полумызой, откуда прямой путь на Тайцы и дальше – в Дудергоф и Красное Село? Что в Царском? Что в Пулково? Что, в конце концов, в столице? Что нам защищать, какой пункт, если нас немедля обтекают с флангов? Только без красивых слов, пожалуйста, господин полковник!

– Красивых слов, обещаю, не будет, – спокойно и серьёзно сказал Две Мишени, но Шубников перебил:

– И где те части, с которыми брали платформу Соколово? Где тот сводный полк, казаки, самокатчики, юнкера?

– На это я могу ответить, капитан, – резко бросил Чернявин. – Ввязались в бой на северной окраине Мариенбурга. Под давлением превосходящих сил неприятели отходили через Орловскую рощу на Вайялово.

– А потом? – Шубников принял вызов. – А что потом? Куда они станут отходить дальше? И самое главное – куда станем отходить мы? Мы тычемся, несём потери. А за что мы сражаемся, господа? Нет-нет, я же просил без громких слов, полковник Аристов!

– И я вам уже обещал. Мы сражаемся за мир и порядок. За того, кто их олицетворяет, – за государя. Мы присягали ему и России, поэтому на вопрос ваш, Иван Михайлович, ответить очень легко.

– Опять красивые слова, – поморщился химик. – Господа, мы отвечаем за наших кадет перед Богом и их родителями. Мы ввязались в бой, не преуспели, Гатчино разграблено и сожжено. Придётся говорить «спасибо» германцам, если они и впрямь заняли императорский дворец – всё-таки культурная нация, не то что наша.

Фёдор сжал кулаки. Остальные офицеры тоже загудели возмущённо.

Шубников вскинул руки, заговорил торопливо:

– Нет-нет, господа! Вы меня не так поняли! Германцы – неприятель, с ним должно сражаться до последнего издыхания, как присяга велит; я лишь к тому, что неприятель это культурный, знакомый – вчера дрались, сегодня мир заключим, а завтра, глядишь, союзниками станем. Как с японцами!.. Не станет просвещённая германская нация творить разорения!..

– Угу, не станет, – буркнул Чернявин. – Просто растащат всё убранство, разворуют, испакостят. Вы, капитан, на совместных манёврах с германцами не бывали, а мне случалось. Помню, прибыл сюда их гвардейский егерский батальон, так такое после себя оставили, что только арестантская рота и справилась с уборкой – после того, как им всем пообещали прегрешения простить и наказание списать. Мужики окрестные ни за какие деньги не соглашались.

– Господа, оставьте, – поморщился Две Мишени, видя, что Шубников собрался возражать. – Прошу вас, ближе к делу. К тому же я не случайно позвал сюда вице-фельдфебеля Солонова. Он старший по званию среди кадет. Они имеют право знать, куда мы поведём их, мы, их наставники и воспитатели.

– Считаю, – резко вклинился Яковлев, – что в нынешней совершенно неопределённой обстановке было бы правильно уйти в летние лагеря. Сами ведь знаете, господа, это одно название, что «летние», а срубы тамошние сто лет простоят. Там обширные склады…

– Если их ещё не растащили… – скривился Шубников.

– Там нет холодильников, поэтому только и исключительно продукты длительного хранения. – Яковлев свирепо зыркнул на капитана. – Консервы, крупы, сахар, соль, мука. Можно продержаться.

– Продержаться до чего? – аккуратно спросил Две Мишени. – Чего будем ждать, Семён Ильич? Чья возьмёт? Кто одолеет?

Полковник неожиданно покраснел.

– А вы, Константин Сергеевич, что предлагаете? Конкретно?

– Конкретно, – спокойно сказал Две Мишени, глядя прямо в глаза Фёдору, – конкретно я предлагаю немедленно прорываться в Петербург. Для помощи всем верным присяге войскам в восстановлении законности и порядка. Зря у нас тут целый бронепоезд простаивает? И эшелон?

– Это всё Семён Ильич запасливый, – сказал Чернявин. – Перехватил. Хорошо, что на бронепоезде поручик Котляревский командует, наш, александровец – шестого года выпуска.

– И что? – не сдавался Шубников. – И далеко вы на этом бронепоезде проедете? Если мы даже состав с младшими возрастами дальше Дудергофа не протолкнули?

– Не протолкнули, потому что не проталкивали, – парировал Аристов. – Что там случилось, кстати?

– Забастовка, – мрачно пояснил молчавший до того казачий подъесаул. – Разбежались все, м-мерзавцы. Машинист с паровоза тоже сбежал.

– На бронепоезде машинная команда, надеюсь, надёжная? Кстати, где упомянутый Котляревский? – Две Мишени обвёл взглядом буфетную.

– Надёжная, Константин Сергеевич, – сказал казак. – Ненадёжных не осталось. Дезертировали уже.

– Вот именно, господа, – заметил Шубников. – Против кого мы сражаемся? Против иноземных войск – или против собственного народа?

– Против всех, кто посягает на государство Российское, – оборвал капитана Аристов.

– Знаете, полковник, – вдруг зло бросил Шубников, – вы бы разобрались уж тогда! Если германские войска есть неприятель, то все, кто за союз с ними, – предатели и отступники, или…

– Именно так, Иван Михайлович. – Две Мишени спокойно поднял руку, останавливая вскипевшего казака. – Германские войска вторглись в пределы Отечества. Им нужно давать отпор всеми силами и средствами, не щадя ничего, и самой жизни. Те, кто перешёл на их сторону, – есть изменники, и поступать с ними надлежит соответственно. Вы всё очень правильно сказали.

– Почему же тогда запасные и резервные полки переходят на их сторону? Почему русские солдаты стреляют в нас с вами, а не в них? Почему перед нами возводят баррикады, ломают стрелки, бросают паровозы, а не перед ними? Когда неприятель явился к нам в 1812-м, всё совсем по-иному было!

– Простого человека нетрудно обмануть лживыми посулами, Иван Михайлович. – Голос Аристова был ровен, лишён эмоций. – Но, я вижу, вы считаете, что противостоять вторжению и узурпации власти не стоит. Что ж, здесь хватит офицеров для суда чести.

Шубников, однако, не испугался. Демонстративно пожал плечами:

– Суд чести, Константин Сергеевич, – это, конечно, очень хорошо. Я в ваших руках, я один и никуда не собираюсь бежать. Только объясните мне, пожалуйста, – в ту же наполеоновскую кампанию немало французских роялистов служили в нашей армии. Служили доблестно, как, скажем, граф Сен-При, даже в Военной галерее портрет его висит. Скажите, полковник, они кто – герои или презренные предатели? Когда вступали в свою прекрасную Францию с иноземными солдатами? Когда свергали Корсиканца? И если представить, что германские войска сейчас не нападают на нас, но помогают восстановить порядок, ведь его величество кайзер и наш государь состоят в родстве?

– Если бы да кабы, Иван, – перебил Чернявин, – то во рту б росли бобы. И был бы не рот, а целый огород. Постыдился бы кадета Солонова. Они противника на сутки задержали.