Ковер поплыл у меня перед глазами, будто я смотрела сквозьводу. Нащупав позади себя стул, я медленно на него опустилась, потом нагнулась,упираясь лбом в колени, и стала очень осторожно дышать.

- Что с тобой? - спросил Эдуард.

Я мотнула головой, не поднимаясь. Ждала, что Олаф отпуститязвительное замечание, но он промолчал. Либо Эдуард его предупредил, либо онтоже был потрясен ужасом.

Когда я уже была уверена, что меня не стошнит и я не потеряюсознание, я сказала, не поднимая по-прежнему головы:

- Когда родители приехали к дому? В котором часу?

Послышался шорох бумаги:

- В шесть тридцать.

Я повернула голову, прижалась щекой к колену. Очень уютноеощущение.

- А когда взошло солнце?

- Не знаю, - ответил Эдуард.

- Выясни. - Черт, до чего красив этот ковер на полу!

Медленно, стараясь дышать так же ровно, я выпрямилась.Комната не плыла. Отлично.

- Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим,десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехаладорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытияфотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, чтоне стала темнеть.

- Родители чуть не наступили на нее, - сказал Эдуард.

- Ага.

- А какое это все имеет значение? - спросил Олаф.

- Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь можетпередвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Еслиэто время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой.

Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя.

- Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле.

- Но что это нам дает, - спросил снова Олаф, - если этатварь ограничена светом или темнотой?

Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжаласидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду.

- Если она движется только в темноте, то это может помочьнам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий,строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список.

- А если у нее нора возле места убийства, - пояснил Эдуард,- могут найтись следы.

- Ага, - кивнула я.

- Полиция обтопала там каждый дюйм местности, - сказал Олаф.- И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили?

Все-таки самоуверенность так и выпирает из него.

- Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека.При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. - Яулыбнулась. - К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла,то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы сним информацией.

Олаф нахмурился.

- Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если непритворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика.

- Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, - заметила я.

Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольныйсам собой.

- А что, сравнение хорошее.

Олаф насупился на нас обоих.

- Ты же не создавал ее, Эдуард.

- Нет, - сказала я. - Но он помог мне стать такой, какая яесть.

Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, сталисерьезными.

- И я должен за это принести извинения?

- А ты чувствуешь, что должен?

- Нет, - сказал он.

- Тогда не надо. Я жива, Эдуард, и я здесь.

Я встала и не покачнулась ни капли. Жизнь налаживается.

- Давайте выясним, происходили ли убийства при дневномсвете. Когда я все это просмотрю, поедем знакомиться с местами преступления. -Я обернулась на Эдуарда. - Если ты согласен, конечно. Ты здесь командуешь.

Он кивнул:

- Нормально. Но чтобы Тед продолжал работать с полициейСанта-Фе, надо включить ее в осмотр места преступления.

- Ага, - согласилась я. - Копы не любят, когда штатскиелезут на место преступления. Сразу становятся сердитыми.

- Тем более что ты в Альбукерке уже персона нон грата, -сказал Эдуард. - Надо все-таки, чтобы кто-то из полиции согласился бы с тобойразговаривать.

- Меня это действительно бесит. Я изолирована от самогосвежего места преступления, от последних следов. Это уже связывает мне руки,хуже не бывает.

- Но ты тоже не знаешь, что это? - спросил Эдуард.

Я покачала головой и вздохнула:

- Ни малейшего понятия.

Олаф даже не произнес "я же тебе говорил" -благослови Господь его шовинистскую душу.

Я стала снова разглядывать фотографии, и вдруг я этоувидела. Осторожно выдохнув, я произнесла:

- Bay!

В комнате стало жарко. Черт меня побери, не стану я сновасадиться! Опершись пальцами о стену, я заставила себя не качнуться, а состороны могло показаться, что я рассматриваю поближе. Можете поверить, мнесовсем не хотелось ничего поближе рассматривать. Даже пришлось на несколькосекунд закрыть глаза. Когда я их открыла, я уже пришла в себя, насколько могла.

Фрагменты тела были разбросаны как лепестки цветов,перемешанные с красной гущей. Я переводила глаза с одной окровавленнойконечности на другую. И была почти уверена, что вот это - предплечье, а вотторчащий мосол коленного сустава, который выделялся своей белизной посредикрасной жижи. Никогда не видела столько кусков мяса. Мне случалось видеть изуродованныетела, но их всегда терзали, чтобы сожрать или в наказание. А вот в этом...разрушении была страшная завершенность.

Я перешла к снимку той же сцены, но немного в другомракурсе. Мысленно я старалась сложить тела воедино, но каждый раз не хваталодеталей.

Наконец я повернулась.

- Нет ни головы, ни кистей рук. - Я показала на маленькиекомочки в крови. - Разве что вот это - пальцы. Тела были полностью расчленены,даже фаланги пальцев?

Эдуард кивнул:

- Все жертвы расчленены почти полностью по всем суставам.

- А зачем? - спросила я и поглядела на Эдуарда. - Гдеголова?

- Ее нашли у холма за домом. Мозг отсутствовал.

- А сердце? - спросила я. - Посмотри, позвоночник почти нетронут, но внутренних органов не видно. Где они?

- Их не нашли, - ответил Эдуард.