Александр VI почувствовал подвох сразу, но виду не подал. По возвращении в Ватикан близким ничего не сказал: думал – пронесет, ведь он регулярно принимал противоядия. Однако через четыре-пять дней дело стало совсем плохо, и вскоре папа скончался, не приходя в сознание. Цезаря же врачи спасли: бросили его, бьющегося в лихорадке, в бочку со льдом. Молодой организм кардинала-расстриги – ему не было и тридцати – оказался более стойким, но все равно после знаменательного обеда у монсеньора Корнето отравитель долго болел. Кожа его слезала кусками, а на лице образовались раны, от которых потом остались шрамы. Утверждали, будто Цезарь Борджиа в течение нескольких месяцев для выведения из организма яда принимал кровавые ванны непосредственно в туше только что освежеванного не то быка, не то мула, подвешенного за ноги на раме.

Новости о смерти понтифика римская паства первоначально не поверила. Чтобы поглазеть на мертвого развратного викария Христа в соборе Святого Петра, собралась огромная толпа. К тому же власти сообщили, что наместник Бога на земле скончался от малярии, усугубленной дизентерией. А было не похоже: на каникулярной жаре тело Александра VI раздулось, распухло и выглядело отвратительно. Вот как описал эту метаморфозу один из современников:

«Его тело начало гнить, рот его стал источать пену, подобно котелку, поставленному на огонь, и это продолжалось до тех пор, пока он не был похоронен. Он так ужасно раздулся, что потерял человеческие формы, и уже не стало разницы между длиной и шириной его тела. От смертного ложа до места погребения его надо было тащить на веревке, привязанной к ноге, поскольку никто не осмеливался тронуть труп».

Как известно, змея не умирает от собственного яда. Но, оказывается, бывают и исключения.

– …О деле потолкуем, когда поправитесь, дорогой Алексей Максимович, – стараясь говорить как можно ласковее, перебил Горького Иосиф Сталин.

Алексей Максимович говорил вождю о необходимости впредь больше печатать женщин-писательниц, о том, что надо поддерживать молодых литераторов, особенно – на периферии… Но Сталин не скрывал, что сегодня все эти мелочи его мало интересуют, и осадил старого писателя:

– Нехорошо, Алексей Максимович, нехорошо! Надумали болеть. Поправляйтесь скорее!.. А быть может, дорогой, в доме найдётся вино, мы бы выпили за ваше здоровье по стаканчику.

Послали за бокалами. Сталин посмотрел на Молотова и Ворошилова, приехавших вместе с ним, и одним лишь взглядом, желтыми глазами своими заставил ссутулившихся, не скрывавших усталость соратников поднять выше головы и взбодриться. Эти двое все на ходу хватали, чувствовали настроение Хозяина без слов.

Раздали бокалы, розлили грузинское вино. Сталин, почему-то непривычно возбужденный, произнес тост:

– За великого писателя и великого сына нашей советской родины! – и взглянул с нежностью на Горького, словно подпитывая его своей энергией. И правда, Алексей Максимович распрямился и расправил плечи.

Заскрипели двери, и в проеме входа в спальню вдруг нарисовались квадратные усики главного чекиста страны Генриха Ягоды, прозванного Троцким «усердным ничтожеством».

– А этот зачем здесь болтается? – не без брегливости удивился Сталин. – Чтобы его здесь не было… И вообще, зачем тут столько народу! – Заметил Петра Крючкова, бессменного личного секретаря Горького, а заодно – и давнего осведомителя НКВД, и с показательным возмущением обвел рукой вокруг себя:

– Кто за все это отвечает? Есть тут ответственный или нет? Вы знаете, что мы можем с вами сделать?

Сталину заметно нравилось на этой даче в Горках-10, которую он не столь давно выделил от своих щедрот живой «иконе революции». Сталин чувствовал себя в бывшем особняке фабриканта Ивана Морозова по-хозяйски. Кавказский вождь пролетариев посмотрел с хитрецой на Горького, на свою кремлевскую компанию, угодливо застывшую с приклеенными улыбками рядом, и начал прощаться. Уже непосредственно в дверях все трое – Сталин, Молотов и Ворошилов – обернулись и, как провожающие на пристани, чуть ли не по-детски трогательно помахали Горькому руками.

Когда они вышли, Алексей Максимович, всегда отличавшийся сентиментальностью, а тут едва не давший слезу, зашелся в кашле и чувственно произнес, обращаясь к жене:

– Какие хорошие ребята! Сколько в них силы…

Таков очередной апокриф одной из прощальных встреч Сталина с Горьким в Горках-10. Произошло это 8 июня 1936 года. Так ли все было на самом деле? Не знаю точно, но – во всяком случае – так рассказывала Екатерина Пешкова, жена писателя. Впрочем, в 1964 году на вопрос американского журналиста Исаака Левина о смерти Горького она воскликнет: «Не спрашивайте меня об этом! Я трое суток заснуть не смогу…» Вероятно, об этой встрече не было бы нужды и говорить, если бы не события, предшествовавшие этому рандеву, и то, что свершилось после него. Писатель, провозглашенный советской властью «пролетарским гением», не скрывал нагрянувшего на него разочарования большевистским переворотом, точнее – жестокими последствиями того, что Ленин и иже с ним назвали «революцией». То, что охватило огромную державу, не имело ничего общего с теми гуманистическими, радужными и либеральными, обещаниями, которые рассыпали перед российским народом Ленин и его подельники в дни их прихода к власти. Чтобы не стать с первых дней советской диктатуры ее врагом, Горький и уехал из России. С благословения Ленина отбыл в 1921 году – сначала в только что созданную Финляндию, затем в Германию, тогдашний заповедный край русской эмиграции, и, наконец, в Сорренто, в любимую им Италию.

Когда же Алескей Максимович окончательно вернулся в Москву в октябре 1932 года по личному приглашению самого Сталина, запоздало спохватился: «Попал! В золотую клетку попал…» Да, Горькому дали в личное пользование особняк Рябушинского у Никитских ворот, дачи дали в Тессели в Крыму и в Горках в Подмосковье, специальный вагон выделили. Именем его с помпой назвали Тверскую улицу в Москве и родной Нижний Новгород, а вот свободу взамен отняли.

Но Горький не мог оставаться без дела, сложа руки сидеть, ему нужно было действовать, не испрашивая ничьих разрешений, общаться с людьми. Кремлю это не понравилось. Тогда, чтобы ограничить активность писателя, его заперли на даче в Крыму. И началось! Его сначала требовательно-возмущенные, а затем и униженно-просительные письма первым лицам режима, неизменно остающиеся без ответа… Жесткая цензура любой корреспонденции… Лишь в мае 1936 года Алексей Максимович сумел вырваться из крымской ссылки. Причина уважательная: в Москве заболела внучка. Однако, едва приехав в столицу, в первый день лета писатель сам странно захворал. Поначалу это вроде бы походило на грипп (Горький, грешным делом, подумал, что им его «наградили» внучки Марфа и Дарья), который очень быстро превратился в воспаление легких и следом – в сердечную недостаточность.