– Сердечно благодарен, – ответил Глубокий, – за столь неожиданное озарение. Но тебе не кажется, что хорошо бы не заваливать, на х… вообще все, что нам поручают?

– Я всегда стараюсь изо всех сил, и ты, конечно, тоже, но ведь иногда случается какая-нибудь подлянка. Я всего-то имел в виду, что нужно быть внимательными и не напороться на что-нибудь такое. – Мелкий понизил голос до шепота. – Ты ведь помнишь, что лысый хозяин сказал в прошлый раз.

– Можешь не шептать. Ведь его здесь нету. Или есть?

Мелкий с диким видом оглядывался по сторонам.

– Не знаю. А вдруг есть?

– Не-а, нет его тут. – Глубокий потер виски. Когда-нибудь он убьет своего братца, никуда от этого не деться. – Можешь мне поверить.

– А вдруг окажется? По мне, так лучше всегда вести себя так, будто он где-то рядом.

– Ты можешь закрыть пасть хотя бы на одно, мать его, мгновение?! – Глубокий схватил Мелкого за руку и ткнул свертком ему в лицо. – Это же все равно что говорить с каким-то…

Он чрезвычайно удивился, когда между ними мелькнула темная фигура и вдруг оказалось, что у него в руке ничего нет.

Киам бежала так, будто спасалась от смерти. Что было истинной правдой.

– Держи его, чтоб тебя!

И она услышала, как двое северян, громко топая и бранясь на ходу, устремились за нею по переулку и отставали они гораздо меньше, чем ей хотелось бы.

– Это девка, идиот!

Громоздкие, неуклюжие, но бежали быстро, и руки загребущие, и если они до нее дотянутся…

– Кого колышет? Надо штуку отобрать!

И она неслась, шумно дыша, так что сердце отчаянно колотилось и все мышцы горели.

Она юркнула за угол; обмотанные тряпьем ноги не скользили на мокрой мостовой. Здесь улица была гораздо шире, от ламп и факелов расходились грязноватые туманные ореолы, и повсюду кишел народ. Она ныряла и проскакивала вокруг людей и между людей, лица мелькали и исчезали. Ночной рынок на Черной стороне – прилавки, колоды, крики торговцев, шум, запахи и суета. Киам хорьком метнулась под передком телеги, проскочила между продавцом и покупателем, подняв фонтан фруктов, затем перескочила через прилавок, заваленный скользкими рыбинами (торговец заорал и попытался схватить ее, но поймал только воздух), попала одной ногой в корзину и понеслась дальше, разбросав ракушки по всей улице. Но крики и рычание северян все не отставали; преследователи мчались за нею, расшвыривая людей и с грохотом опрокидывая тележки, словно ее преследовал, раздирая рынок пополам, бессмысленный и беспощадный шторм. Она проскочила между ног здорового дядьки, свернула еще за один угол, взлетела по грязной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, промчалась по узкой дорожке вдоль стоячей воды, где среди отбросов возились, попискивая, мыши, а северяне все громче топали и ругали ее и друг друга, а ее дыхание делалось все надрывнее, и в боку кололо, и вода плескалась и разлеталась брызгами при каждом ее шаге, таком звучном в этом проулке.

– Она попалась! – крик раздался прямо у нее за спиной. – Беги сюда!

Она нырнула в узкую щель в ржавой решетке, острые зубы металла оставили на ее руке вспыхнувший огнем порез, а она в кои-то веки порадовалась, что Старуха Зеленая никогда не кормила ее досыта. Пригибаясь, она протолкнулась подальше, в темноту, и упала наземь, стискивая добычу и пытаясь отдышаться. А тут и преследователи подоспели; один из северян с ходу вцепился в решетку пальцами с побелевшими от усилия костяшками, прутья понемногу гнулись, с них сыпалась ржавчина, а Киам смотрела и думала, что сделали бы с нею эти руки с грязными ногтями, попадись она в них.

Второй просунул в дыру бородатое лицо; в руке он держал весьма опасный на вид нож; не у каждого из обворованных такой клевый ножичек попадается. Выпучив глаза на воровку и растянув в злобном оскале покрытые струпьями губы, он прорычал:

– Брось мне пакет, и будем считать, что ничего не было. Брось сейчас же.

Киам лишь отмахнулась, а решетка скрипнула, подавшись еще немного.

– Считай себя покойницей, сикуха малолетняя! Мы тебя отыщем, можешь не сомневаться!

Она поплелась прочь через пыль и гниль и протиснулась в трещину осыпающейся стены.

– Мы еще вернемся, и тогда ты попомнишь! – гулко разнеслось у нее за спиной.

И такое возможно, вот только вор не может тратить много времени на тревоги о завтрашнем дне. И сегодня-то более чем погано. Она вывернула пальтецо и надела его шиворот-навыворот, выцветшей зеленой подкладкой наружу, сунула кепку в карман и распустила волосы на всю длину, а потом выскочила на галерею, проходившую вдоль Пятого канала, и, опустив голову, быстро зашагала своей дорогой.

Мимо проплыла прогулочная барка, там переговаривались, смеялись, звенели бокалами, прохаживались какие-то рослые праздные люди, казавшиеся сквозь туман странными, как привидения, и Киам невольно подумала о том, чем же они смогли заслужить такую жизнь и что нужно делать ей, чтобы заслужить такую же, но на этот вопрос у нее не было простого ответа. Когда розовые огни лодки ушли в туман, она услышала звук скрипки Хова. Немного постояла в тени, послушала, думая о том, как же красиво звучит музыка. Посмотрела на свою добычу. Непохоже на вещь, из-за которой может быть столько суеты. Даже не весит почти ничего. Но Старухе Зеленой взбрело в голову назначить награду за эту штуку, а с какой стати – ее не касалось. Она вытерла нос ребром ладони и пошла дальше, держась у самой стены, музыка звучала все громче, а потом она увидела спину Хова и пляшущий смычок, и проскользнула рядом с ним, и позволила свертку упасть в его оттопыренный карман.

Хов не почувствовал, как ему в карман что-то положили, но почувствовал три легких прикосновения к спине и почувствовал, двигая рукой, что его пальто сделалось тяжелее. Он не видел, кто подложил посылку, и не стал смотреть. Он лишь продолжил играть тот самый марш Союза, которым открывал каждое представление, когда блистал на сценах Адуи или хотя бы за сценой, разогревая толпу к предстоящему торжественному выходу Лестека. Так продолжалось до тех пор, пока не умерла его жена, и все пошло прахом. Эта лихая мелодия напомнила ему о безвозвратно ушедших временах, он почувствовал, что на воспаленные глаза наворачиваются слезы, и перешел на меланхолический менуэт, куда больше подходивший к его настроению, хотя вряд ли хоть кто-нибудь из окружавшего его люда мог уловить разницу. Сипани любил притворяться средоточием культуры, но большинство здесь составляли пьяницы, и мошенники, и тупые громилы, а также люди, сочетавшие в себе все эти свойства в различных пропорциях.

Как он докатился до жизни такой, а? Обычный рефрен. Он неторопливо двигался по улице, рассыпая ноты в сырой сумрак, будто в мыслях у него не было ничего, кроме как заработать своей музыкой несколько монеток. Напротив ларька с пирогами на него нахлынул запах дешевого мяса, в животе заурчало, и он, прекратив играть, протянул картуз к стоявшим в очереди. Доброхотов, желающих подать, не нашлось, в этом не было ничего удивительного, так что он направился дальше по улице к заведению Версцетти, где танцевали посреди зала и между столиками на улице; там он запилил осприйский вальс, скаля зубы посетителям, развалившимся за столами кто с трубкой, кто с бутылкой, крутящими между пальцами, затянутыми в перчатки, тонкие ножки бокалов и источающими презрение сквозь глазные прорези покрытых зеркальной глазурью масок. Джерви, как всегда, сидел у стены, а напротив в кресле расположилась женщина с высокой пышной прической.