Наконец женщина выпустила его ухо и, посмотрев на Мэнди, отрицательно покачала головой. Выпрямившись, она повернулась к нам. Женщина так и не произнесла ни слова, но ее лицо было достаточно красноречивым.

Дядя выступил вперед.

– Меня зовут Уильям Макфарленд, и это моя семья, – сказал он, показывая на нас рукой.

Женщина кивнула.

– Мой сын… – выдавила она. – Незадолго до того, как он… как его похитили, мы работали в саду. Ему тогда было пять. Он играл на дорожке и упал. Там был глиняный горшок для цветов. Он раскололся и рассек ему ухо. Его даже пришлось зашивать. У… у моего сына должен быть шрам.

– Не хотите поужинать с нами? – предложила тетя Лорна, но женщина отрицательно покачала головой.

– Спасибо, но – нет… – Она еще раз взглянула на Майки, потом повернулась и медленно пошла к своему фургону.

Проводив взглядом удаляющиеся задние огни синего фургона с флоридскими номерами, мальчик поставил тарелку с тортом на стол и ушел в свою комнату. Никто не объяснил ему, в чем дело, но это и не требовалось: очевидно, что его и раньше передавали из рук в руки.

Мэнди оглядела всех нас по очереди.

– Прошу меня простить, но эта леди была очень… настойчива. – Тут она слегка подбоченилась, и на ее лицо вернулось непроницаемое выражение. – А теперь еще одно… Мне кажется, я нашла для Бадди подходящую семью, которая готова его усыновить. Эти люди живут в Шарлотте; он – адвокат, его жена – домашняя хозяйка. Они неплохие люди, действительно неплохие. Проблема в том, что судебное решение мы получим только недели через две-три – судья уехала в отпуск в Европу. – Отойдя к перилам веранды, Мэнди встала лицом к пастбищу и спиной к нам. – По крайней мере, хотя бы в уголовном суде виновные получают то, что заслуживают, – добавила она неожиданно, а я вспомнил, как на мой восемнадцатый день рождения дядя и тетя Лорна вывели меня на веранду, на то же самое место, где сейчас стояла Мэнди, и сказали: «Теперь ты можешь идти куда хочешь, а можешь и остаться. К нам тебя поместили власти штата, но теперь у тебя есть право выбирать». Они отпускали меня, но свобода, которую давал мне закон, была мне не нужна. Если бы я тогда ушел, то навсегда остался бы сиротой – в том числе и официально. Я бы снова стал никем. А жить, не зная корней, очень тяжело.

Пыль, поднятая синим фургоном, еще не успела осесть, а на подъездной дорожке снова вспыхнули автомобильные фары. Их свет был слегка голубоватым, как на очень дорогих машинах. Мгновение спустя я разглядел черный «Кадиллак Эскалейд», который обогнул последний ухаб и остановился перед нашим крыльцом. Томми, увидев его, зло сощурилась, а дядя спустился с крыльца, чтобы встать между нами и водителем машины.

Сколько я себя помню, я еще никогда не видел дядю Джека без галстука. Он и сейчас был в элегантном галстуке голубовато-стального оттенка, в белоснежной сорочке, свободных итальянских брюках и в туфлях из мягкой телячьей кожи. Волосы его были аккуратно уложены, на руке поблескивали массивные золотые часы.

Остановившись футах в трех от дяди, дядя Джек смерил его взглядом. Он был дюйма на три выше, с широкой бочкообразной грудью и мясистыми, сильными руками. Дядя Джек заговорил первым:

– Здравствуй, Уильям.

Томми медленно спустилась с крыльца и встала рядом с дядей, держась за рукав его рубахи.

– Я слышал, ты побывала дома. – Теперь дядя Джек обращался уже к ней.

– Да. Мне нужно было забрать кое-какие вещи.

Он немного помолчал.

– Полагаю, ты уже знаешь про дом в Суте?

– Нет. А что с ним такое?

– Кто-то поджег кухню, а потом перерезал шланги, которые вели к газовым баллонам в подвале. Дом сгорел дотла.

Томми сделала шаг и оказалась впереди дяди, но руку его не выпустила.

– Жаль… очень жаль… Там, в подвале, было столько хорошего вина!..

Дядя Джек сверкнул глазами и посмотрел в мою сторону.

– Ну а ты? Я вижу, в тюрьме тебе понравилось.

Прежде чем ответить, я представил, как он сидит в подвале собственного дома, смакуя старое, выдержанное вино, а потом зовет собственную несовершеннолетнюю дочь. Еще я подумал о Томми – о том, как она дождливой темной ночью бежала к нам через лес в своей белой ночной рубашке. Когда-то мы удивлялись, откуда у восьмилетней девочки столько мужества и столько сил, но на самом деле секрет был в другом. Просто в ту ночь закончилось ее детство.

Но на ее отца – дядю Джека – эта история никак не повлияла. Он хранил свой секрет и продолжал жить так, словно ничего не произошло, оставаясь уважаемым членом городского бизнес-сообщества и своего церковного прихода. Одно время он даже преподавал в воскресной школе и шесть раз избирался церковным старостой, а в наших краях это не пустой звук.

«У лжи – глубокие корни», – припомнил я слова Томми, прислушиваясь к шуму ветра в ветвях пекановых деревьев.

Не отдавая себе отчета в своих действиях, я тоже шагнул вперед и, обогнув дядю, оказался перед дядей Джеком. Он был на шесть дюймов выше меня, и его огромная тень накрыла меня целиком, но сейчас ничто не могло меня остановить. Слова, которые я давно хотел ему сказать, сами слетели у меня с языка:

– Берегись, дядя Джек. Берегись, потому что рано или поздно я приду за твоей шкурой! Обязательно приду!

Похоже, я застал его врасплох: ничего подобного он не ожидал, во всяком случае – не сейчас и не от меня. Постепенно, однако, его лицо снова приняло привычное надменно-самодовольное выражение. Очевидно, дядя Джек принял мои слова за пустое бахвальство, и я поспешил уверить его, что это не так.

– Ты никогда не слышал про закон о свободе информации? Если нет, то услышишь, и довольно скоро.

Не знаю, чем бы это все кончилось, если бы дядя не втиснулся между нами.

– Ты что-то хотел, Джек? – спросил он просто.

– Я узнал, что приехала моя дочь… – проскрипел дядя Джек, постепенно приходя в себя. При этом он бросил быстрый взгляд на Томми, которая сейчас больше чем когда-либо была похожа не на человека, а на ожившего мертвеца. Только верхняя губа ее чуть дрожала, да по лбу сбегала струйка пота.

За сетчатой дверью появился силуэт Майки, и дядя Джек тоже его увидел.

– И еще я слышал – ты взял к себе мальчонку, которого нашли у железнодорожного переезда. Это очень хорошо… – Он посмотрел на брата в упор. – У каждого человека должен быть сын.

Дядя закрыл глаза и отрицательно покачал головой, потом то ли улыбнулся, то ли ухмыльнулся и, слегка подтолкнув Томми к двери, знáком велел мне следовать за ней, но я не подчинился. Чуть пошире расставив ноги, я упрямо наклонил голову, крепче зацепившись большими пальцами за карманы джинсов, и дядя машинально повторил мой жест.

– Спасибо, что навестил, – сказал он брату.

Дядя Джек постоял еще немного, потом повернулся, сел в свой сверкающий автомобиль и отъехал.