Впрочем, все лучше, чем изолятор Справедливости.

Лежа вечером в своей кровати, я думаю о том, что этот раз, когда я ночую в казарме, может стать последним. Если меня переведут на технический уровень, то, скорее всего, я уже не смогу видеться со своим отрядом.

Я не смогу видеться с Бертом.

Но на самом деле то, каким будет итоговое решение Справедливости – неважно, ведь нет ничего важнее того, что мой друг все еще жив. Любые возможные последствия теряют свою значимость на фоне его возможной гибели.

Следующий день следствия начинается с допроса капрала Финна – и все меняется.

Финн защищает меня, наверное, даже еще более яростно, чем это делала Солара. Он разносит обвинение в пух и прах.

«Здесь нет никакого преступления», – говорит он, едва заходя в допросную, что заставляет помощников Справедливости удивленно переглянуться между собой.

«Исключить из Корпуса? Вы в своем уме?! Курсант Арника поступила именно так, как поступил бы любой толковый диверсант в ситуации предательства одного из авторитетных членов команды!».

«Вы, капрал Бреггс, кажется, забываете, что предатели и перебежчики – реалии любой войны, и наша вряд ли станет исключением. Предателем может быть и тот, кто отдает приказы».

«Она спасла человека. Не зная обстоятельств, мы только мешали ей, и она сумела остановить нас, не причинив никакого вреда».

«Неужели, капрал Ингрид, вы на ее месте поступили бы иначе?», – гораздо тише, всматриваясь в лицо помощника Справедливости.

«Нет, капрал Бреггс, я не собираюсь вешать ей награду на шею, я хочу лишь остановить этот фарс!» – раздраженно. – «Я хочу Справедливости!»

«Повторяю, она действовала, как настоящий диверсант», – устало. – «Каждому бы такое чутье», – со вздохом откидываясь на стуле. – «Было бы оно у меня – ей не пришлось бы здесь сидеть. Ступай, курсант Арника».

И в ответ на возмущенный возглас Ингрид: «Вы что творите, капрал?!» – легкая, спокойная улыбка.

«Пытаюсь поступить правильно».

Этот допрос становится для меня последним.

Расследование отодвигает день нашего выпуска: пока оно не закончится, капралы не смогут подсчитать баллы, полученные на финальном испытании, без которых невозможно подвести итоги нашего обучения. Слишком много спорных вопросов: надо ли учитывать личные баллы Амоса, уже исключенного из Корпуса и взятого под стражу, при подсчете суммы баллов его отряда? исключают ли курсанта Арнику или же нет? стоит ли вычитать у нее личные баллы за нападение на капрала, и если вычитать, то сколько? – и так далее.

О своем беспокойном сне я знаю только со слов соседок по спальне. Альма как-то замечает вслух, что я ворочаюсь так сильно, что лишь каким-то чудом не падаю с кровати. Она говорит, что несколько раз даже пыталась будить меня, но у нее не вышло.

Не помню этого. Ничего не помню. Каждый вечер я засыпаю почти мгновенно, а, проснувшись, как бы ни пыталась, не могу вспомнить, что мне снилось, и снилось ли что-нибудь вообще. Мне кажется, будто я закрываю глаза, чтобы открыть их всего лишь через несколько мгновений, и только мигающие цифры на дисплее браслета убеждают меня в том, что прошло больше двенадцати часов, – и так каждый день.

Никогда прежде я не спала так много. Хорошо, что мы уже закончили обучение в Корпусе и сейчас на нас не распространяется общий режим, иначе у меня были бы проблемы.

Жаль, что мне Константин строго-настрого запретил входить в рендер. Гектор недавно откопал в Архиве настоящее сокровище – он нашел набор файлов моделей и атмосфер достопримечательностей Старого Мира и создал на их основе экскурсионные сценарии. Теперь курсанты, пользуясь моментом, проводят почти все свое время в Большом зале. Я же гуляю по Старому Миру, читая книги – настоящие, бумажные; так как я все еще являюсь курсантом, мне разрешено выносить их за пределы Архива, чем я и пользуюсь.

Я скучаю по Берту. Его почти не видно: как только Константин выпустил его из медблока, капрал Андреа обратилась к нему за помощью со своим расследованием, и Берт, как с ним это обычно бывает, ушел в него с головой. Андреа настояла на том, чтобы на время восстановительной терапии Берт перебрался обратно, в жилой блок своей семьи.

Юн учит меня играть в шахматы. Усмехаясь, он утверждает, что, если что и может сделать из меня хорошего стратега, так это шахматы. Игра довольно странная, и сначала я соглашаюсь только потому, что мне нравится вид фигурок, выточенных из дерева, – где только Юн их раздобыл? Я долго разбираюсь в правилах, и, когда мне все-таки удается немного их освоить, игра оказывается по-настоящему увлекательной и мы сражаемся целыми часами.

Игра в шахматы лучше всего подавляет помехи в моих мыслях: они становятся гораздо тише.

Юн даже знакомит меня с Джимин: однажды вечером он приводит меня в зал посещений, где профайлеров могут проведать их родственники. Темные, будто улыбающиеся глаза Джимин представляют очень необычное сочетание с ее седыми волосами, в которых можно заметить синие пряди. С весьма заметным любопытством она наблюдает за тем, как мы с Юном играем в шахматы, и даже, забавляясь, передвигает за нас несколько фигурок, явно предугадывая наши действия, – я чувствую ее присутствие в своих мыслях.

Если забыть о том, что я все еще нахожусь под следствием, то можно даже сказать, что все идет тихо и спокойно, – но лишь до тех пор, пока я не замечаю, что Берт начал меня избегать.

Он пытается делать это как можно незаметнее, но я вижу, что если еще пару дней назад при встрече в столовой он радостно приветствовал меня, то теперь старается держаться подальше, даже не встречаясь со мной глазами. Сначала я думаю, что мне показалось, но, когда то же самое повторяется и на следующий день…

Это как неожиданный удар. Мне не хватает Берта, мне не хватает его поддержки, а ведь мы даже не успели поговорить о том, что случилось на финальном испытании… Но он ускользает от меня, и я могу лишь теряться в догадках, пытаясь понять возможные причины такого странного поведения.

На общем собрании, где объявляют день нашего выпуска, едва завидев меня, Берт поспешно отходит от отряда к капралам, и я твердо решаю, что поговорю с ним на ужине. На этот раз он от меня не спрячется.

Выпуск состоится уже послезавтра, и это может значить только то, что расследование завершилось и вердикт уже известен. С замиранием сердца я иду к Соларе, что отозвала меня в сторону после собрания.

Она говорит, что все обвинения сняты. Я остаюсь в Корпусе.

– Поздравляю. – На лице Солары проступает слабая, вымученная улыбка. Девушка выглядит невероятно уставшей.

– А капрал Финн? – решаюсь спросить я. – Его… его не было на собрании.

Она тяжело вздыхает.

– Финн… Он больше не капрал, и… вряд ли сможет им стать вновь. Его разжаловали, – опуская голову, сообщает она. – Он взял на себя всю ответственность за произошедшее. – Девушка горько хмыкает. – Заявил, что именно его халатность вынудила тебя действовать столь… радикально.