только теперь, лежа в теплых объятиях и раскрывая нараспашку свою душу, полную смятения, сомнений и не бывавших здесь ранее переживаний.

— Но ты лучше не говори ничего, пожалуйста, — осторожно попросила девочка и продолжила чуть более расслабленно, почувствовав легкий кивок неведомой силой мысли. — Иначе ничего не выйдет. Вот ты скажешь что-нибудь, а я уже не смогу как сейчас, так же честно и искренне… Просто слушай. Знаешь, а ведь, наверное, хорошо иметь такого друга, который будет только молчать в ответ на произносимые слова, изредка кивая и показывая, что не заснул и по-прежнему весь во внимании. А может и нет. Не знаю. В последнее время я уже ни в чем не могу быть полностью уверенной. Мне всегда казалось, что все люди хорошие, и каждый живет своей собственной счастливой жизнью. Бывают времена, когда и вправду тяжело, но в такие моменты на помощь приходят близкие и те, кому ты доверяешь почти как себе самому — в их заботе и растворяешься целиком, понимая, что так всегда будет и по-другому бывает трудно представить. Но… он был таким несчастным, Хлоя! Совсем один, в окружении только своего горя, сидел на полу и почти что рыдал; я вправду видела, что ему хотелось плакать. Хоть и не это было самым страшным; понимаешь, его глаза — как будто мертвые, равнодушные и такие чужие, страшные, что хочется выбросить из головы этот взгляд и не видеть больше. Прежде в них можно было разглядеть карюю теплоту, обволакивающую сердце как густой горячий шоколад или темный-темный кофейный напиток, а теперь… Смотришь и узнаешь вчерашнюю лужу на перекрестке, отражение сонного осеннего неба, а глубже пустота, поглощающая и печальная.

Старшая «леди Робертсон» уже не могла скрыть гложущее ее любопытство, а потому ласково положила раскрытую ладонь на рвано вздрагивающую грудь сестры и спросила коротко:

— О ком ты? Рэй, только не говори, что это…

— Джек Дауни, — холодно отчеканила Рэйчел, чувствуя, как простые и некогда привычные слова застревают в горле и вырываются оттуда жалким хрипом. — Тот самый Джек, который столкнулся со мной в коридоре и вынудил принести ему потерянную подковку — ты бы видела, как благодарно он улыбался! Тот самый, у которого в кармане ни цента, но мы все равно ели сливочное мороженое во время прогулок и безудержно хохотали над глупостями. Но сегодня я встретила другого Джека, подавленного и униженного, и ему совсем никто был не нужен. Я правда пыталась помочь, но… он не разрешил. Заперся в коконе собственного страха и не позволил к себе приблизиться. Я поняла одну ужасную вещь, такую неприятную, о которой я раньше совсем не задумывалась — чужая боль заразна. Словно микроб, она передается другому человеку, и тот испытывает печаль и угнетение, переживает все то, что и разносчик этой самой болезни. Мне кажется, я теперь тоже болею.

Рэйчел выжидающе посмотрела на сестру, будто бы этим жестом позволяя принять участие в тяжелом разговоре, но Хлоя не могла отвести глаз от детского расстроенного лица. Она потом расскажет об этом Мэтти или еще кому-нибудь из знакомых, быть может запишет ощущения в личный дневник, но сейчас мысли внутри беспорядочно спутались, подобно некогда заплетенным в прическу рыжим прядям, что в полумраке казались разлитым на кровать кленовым сиропом. Робертсон видела все, что ей было положено наблюдать, однако чужие печальные глаза чертовски плохо скрывали эмоции. В них плескалась бирюзовыми волнами грусть, несколько светлая, на вместе с тем становящаяся иногда темно-синей с примесью блеклой зеленой мути; они жили внутренним танцем, загорались во время жаркой речи невидимой никому искрой, а затем медленно потухали, прекращая кружиться в бешеной пляске и оседая мертвым грузом на блестящем паркете танцевального зала. Когда девочка отворачивалась, обращая после этого задумчивый взгляд на блондинку, та поражалась до глубины души. Этот зеленый мрак предательски завораживал и заставлял позабыть о страхе, ведь не могут быть у ребенка такие темные глаза.

Все же пересилив себя и снова обретя контроль над голосом, Хлоя чересчур весело спросила, полагая, что это поможет разрушить царящую в комнате атмосферу:

— Что ты чувствуешь к нему, пчелка? Неужели моей сестре пришлось влюбиться в этого эгоистичного самовлюбленного мерзавца, вгоняющего в тоску одним только внешним видом?

— Нет, тут другое, — оборвала ее Рэй и снова перевернулась на спину, становясь еще более грустной, чем прежде. — Сложно объяснить, когда на тебя давит кто-то, да я и сама еще не поняла… Это очень странно, Хлоя. Я не могу сказать, что люблю его как тебя или маму с папой, не чувствую того же, что испытывала к нашему мертвому коту или Джону из кружка по рисованию — значит, это и не любовь вовсе. Но между нами есть что-то большее, то, чего не бывает между обыкновенными друзьями, пусть даже лучшими, как мы с Тарой. Я чувствую какую-то привязанность, интерес и… искренне хочу сделать его по-настоящему счастливым.

Старшая Робертсон встала с кровати и подошла к столу, заваленному раскрытыми тетрадями и разбросанными в творческом беспорядке ручками, карандашами и цветными маркерами; ловко просунула руку под стопку с учебниками и выудила оттуда небольшую прямоугольную коробочку, надпись на которой едва читалась в тусклом свете ночника. Затем вернулась обратно, раскрыв упаковку и улыбнувшись при виде умостившихся там в лунках шоколадных конфет.

Кивком головы указала на коробку и сказала:

— Прежде, чем я кое-что у тебя спрошу, ты должна взять одну и сказать, что за вкус попался. Это важно, по крайней мере иначе я больше ни слова не скажу и лягу спать, а ты так и будешь мучиться в своих глупых сомнениях. Написано, что все конфеты разные, и угадать начинку почти невозможно с первой попытки. Сначала тебе будет казаться одно, и только потом ты поймешь, что вкус был совершенно иным — останется только удивиться, каким глупцом нужно быть, чтобы не понять этого сразу и не отличить, к примеру, банан от лакричной палочки.

Рэйчел с недоверием взглянула на коричневые круглые шарики, но все же потянулась к одному из них и приблизила к носу, пытаясь тут же почувствовать возможный аромат содержимого. Но посторонних запахов не было — только застывший шоколад, пахнущий шоколадом и, к великому удивлению, на него же походящий с виду. Девочка надкусила небольшую сладость, позволяя себе как следует распробовать нотки ореха, растаявшего в мягкой карамели, что-то тягучее и нежное, как загустевшее какао из самой лучше в мире кофейни, и не удержалась от довольной улыбки. Сестра тут же объяснила:

— Когда ты была еще