— А как вообще ты относишься к этому тайнику с десертами? Не думаешь, что неправильно прятать все самое вкусное и замечательное подальше от глаз, в глухую темноту кухонного ящика?

— Нет, — просто отозвалась Хлоя, не заметив, что сестра ее уже не слушает и медленно погружается в мрачную задумчивость. — Наверное, это прекрасно, иметь такую штуку. То есть, когда тебе очень грустно или плохо, стоит только протянуть руку и получить свою порцию счастья. Разве не чудно придумано?

Девочка слабо кивнула, не сразу вникнув в суть сказанных ей слов, и вдруг осознала: она не чувствует никакого вкуса. Будто судьба решила сыграть с ней шутку и оставить конфету без своего секрета; Рэй механически жевала, а вишневый сироп с миндалем казался ей пустым и совсем не сладким. Потому на тихое предложение блондинки выпить немного чаю в этот поздний час она несколько грубо ответила:

— Не сегодня. Не будет чая. Давай просто ляжем спать и сотрем из памяти этот ужасный день.

Рэйчел вернулась на свою кровать, свернувшись калачиком и думая обо всем сразу, но не умещая мыслей в горячую голову. Свет в комнате Робертсонов погас, и Хлоя не могла увидеть одну маленькую прозрачную слезинку, застывшую посередине веснушчатого поля, как беззвучный крик в раненой детской душе.

Глава 24

Холодно… Джек почувствовал это каждой клеточкой своего продрогшего тела, ощутил, как ледяные когти нежно обнимают за плечи и спину, царапают щеки и наполняют ребра своим колючим дыханием, выбивая из легких последние частицы хранившегося там тепла. Этот жуткий мороз пробирался в самые потаенные места, отчего мурашки покрыли руки вплоть до ладоней, а крупная дрожь уже охватила промерзшего до костей парня. Один из самых холодных дней за весь ноябрь этого года, да и, вполне вероятно, всей будущей зимы тоже — лишенная снежного покрывала земля ночами впитывала в себя мороз, а после отдавала его обратно, как бы привлекая внимание к своей наготе и заставляя спешащих прохожих еще глубже прятать носы в воротники курток и пальто. Все замерло в непонятном ожидании то ли приближающегося чуда, то ли первого снега.

«Как будто сугробы смогут что-то изменить», — хмыкнул про себя Джек, обнимая тело руками и переступая с одной ноги на другую в жалких попытках разогнать застывшую кровь. «Люди ждут зимы, как какого-то волшебного знака свыше. Будто прежде ты был несчастлив, а с наступлением холодов и грядущего Рождества вдруг изменишься и по-другому начнешь проживать те же безрадостные дни. Хотя, им нужно верить, чтобы не сойти с ума — в нечто прочное, надежное, что никогда им не изменит и будет вселять уверенность и надежду с каждым последующим годом. Пусть лучше это и вправду будет зима. Так удобнее и гораздо спокойнее».

Однако, Дауни не мог больше испытывать прежний восторг от падающего снега или устанавливаемой на городской площади огромной мохнатой ели, которая так и грозила заслонить собой солнце или лунный свет полностью — это было просто невозможно, потому что при виде нового в памяти всплывало еще не пережитое старое. Брюнет смотрел на заполненные колбасами, сырами и аппетитными пончиками прозрачные витрины и вспоминал, как будучи еще совсем маленьким готовил праздничный стол для своих первых гостей. Под чутким маминым присмотром нарезал тонкими ломтиками яблоки, кружки апельсинов и выкладывал все это как можно аккуратнее на круглую большую тарелку, придавая особое значение каждому кусочку так, чтобы все в конечном счете было идеальным. Как готовил перед праздником пиццу, кромсая сосиски и огурцы и обильно поливая лепешку огненно-красным кетчупом, а спустя час детской радости не было предела, когда из духовки вытаскивали румяное блюдо, разносящее дивный аромат в каждую из комнат дома. Теперь Джек старался обходить подобные лавки стороной и лишь изредка бросал на них печальный задумчивый взгляд, борясь с внутренним желанием хотя бы еще разок погрузиться в чудесный мир ушедших иллюзий.

Он понимал, что глупо

цепляться за ушедшее, перенося его в настоящую реальность, порой даже смешивая с ней в надежде получить совершенную картину

избегать подобных вещей и заранее предвзято относиться удивительному празднику, однако что-то внутри тревожно замирало, стоило только запаху печеной утки коснуться красного от холода носа. И это самое что-то твердило упорно: «Как ты можешь радоваться, неужели не помнишь всего того, что было раньше? Как ты был счастлив в окружении любящих тебя людей, как все казалось нескончаемой сказкой, пахнущей карамелью и теплыми зимними носками — вспомни и сожмись от внутренней боли, потому что этого не вернуть. Ты обречен на вечное несчастье, хотя, кто бы мог подумать, что и хорошее иногда заставляет замечательных людей горько плакать».

Но Джек бы и рад отдать все, только бы ничего не чувствовать, ни радости, ни восторга, потому что все знают — вслед неминуемо движется плохое, то, чего не избежать, если ты действительно живешь и существуешь среди прочих людей. Оно тянется незаметно, позволяя наполнить опустошенное сердце эмоциями и насладиться столь сладким подарком, а после врывается внутрь и высасывает все подчистую, чтобы оставить после себя хаос и развалины. Но нужно время, бесконечные минуты страдания, угнетения и серой грусти, чтобы все последствия саморазрушения сошли на нет, и масса руин превратилась в идеально чистое поле, а потому парень начал искренне бояться этой радости. Зная, что будущее причинит боль, ты не можешь ждать его с той же улыбкой на лице — так или иначе она растянется в сомнительного вида гримасу, если только не исказится в ужасном испуганном выражении — Дауни решил не чувствовать ничего, кроме холода улицы.

Наконец, двери какого-то темного многоэтажного дома нехотя распахнулись, выпуская наружу укутанного в длинный серый шарф Джона, и с грохотом захлопнулись снова, оставляя двух молодых людей в неловком молчании. Картер оценивающе оглядел своего знакомого и спросил как можно более участливо, хотя в его голосе так и сквозила издевка:

— Привет, как ты? Слышал, тебя отстранили от занятий на время…

— Все нормально, — оборвал его брюнет и нетерпеливо сделал сначала один шаг назад, а затем вернулся в начальное положение, пытаясь хоть как-то отогреть окоченевшие ноги. Кончиков пальцев он уже давно не чувствовал. — Что-то срочное? Холод жуткий, я уже давно здесь стою.

— Нет, точнее, немного. Ничего особо важного или поспешного, просто… неужели я не могу провести время в компании своего друга? Что скажешь? Старина Джон угощает.

Джек вздрогнул, в то время как четыре буквы чужого имени, словно лезвие, прошлись по щеке и оставили на бледной коже