Собственник внутри опускает взгляд на плоский животик и понимает, что решение уже принято. Оно неоспоримо.

— Успокойся. Девочка. Тсс, — шепчу и глажу по тоненькой спине, рассматриваю лицо. Щеки раскраснелись и грудь тяжело вздымается, — все хорошо, никто не навредит… ни тебе, ни моему ребенку.

Глаза прикрывает, истерика прошла и тихо выдыхает.

— Я думала, что заставишь опять выпить какую-то дрянь, чтобы решить проблему, или пошлешь на аборт! Ридли мне сказал тогда, что нельзя тебе иметь ни детей, ни семью…

Стреляет и попадает в цель. Мне слабости противопоказаны. Ситуация назревает. И все равно внутри зреет непоколебимая уверенность. Каждого с землей сровняю, но свое не отдам, зубами рвать буду.

— Моя женщина и мой ребенок неприкосновенны.

Истина.

Не могу больше терпеть. Сминаю дрожащие губы, пью ее стон. Провожу руками по ее телу. Хочется выпустить свою ярость и в ответ испить ее нежность до капли, испытать удовольствие, которое мне дает только это роскошное тело, дуреть от ее запаха, который усиливается.

Целую ее пухлые губы, пью дыхание и на языке ощущаю брусничную сладость.

Порву всех. За нее, за нас. В ней мое семя дает плоды и это правильно.

Это самое правильное, что было в моей жизни. И право на свое я готов вырвать у самой смерти.

Сильнее впиваюсь в податливые мягкие губы, пальцами сжимаю, ласкаю, прохожусь по ребрам, очерчиваю тонкую талию.

- Бесовка зеленоглазая, — скорее, себе, чем ей.

Отдается, цепляется и запрокидывает голову.

Все в ней наполнено жизнью, в то время как я сама смерть.

Аврора

Лежать обнаженной рядом с мужчиной, слышать биения его мощного сердца, чувствовать тяжесть сильной руки на бедре — все это для меня странно.

У нас с Иваном все сложно. Быстро как-то. Мне бы дернуть стоп-кран, остановить этот поезд, сойти уже никто не даст, я понимаю, но хотя бы нужно время, чтобы все понять, прочувствовать.

— Ты как?

Спрашивает и отводит прядь с лица, а я поднимаю взгляд и рассматриваю Каца.

— Если ты про физическое состояние, то все более чем хорошо. А если о моем душевном, то… не знаю. Я ничего уже не понимаю. Ты мне всю жизнь вывернул наизнанку.

Приподнимает бровь.

— Я по-другому не умею.

— Это я уже поняла, но…

— Что?

— Я бы хотела узнать тебя Иван, понять, прочувствовать…

— По-моему, ты только что очень хорошо и со всей глубиной прочувствовала меня.

Краснею и отвожу взгляд

— Я не об этом…

— О чем же?

— Мужчина ухаживает за женщиной, они общаются, познают друг друга, нужно время для сближения.

— Что сейчас мешает?

— С тобой сложно, я не понимаю своей роли рядом с тобой, не знаю, чего ожидать и…

— Твоя роль — быть моей женщиной. Стонать и кричать подо мной, наслаждаться и радовать мой взор своей красотой и родить моего ребенка.

— А еще молчать и не выносить тебе мозг, так?

Ухмыляется.

— Вряд ли выдержишь такую экзекуцию. Тебе только дай языком потрещать.

Хочу отстраниться, подрываюсь, но он переворачивает меня на лопатки и опирается подбородком о свой кулак, а вторую руку кладет мне на живот, не дает ускользнуть, смотрит, изучает.

- Не стоит обижаться, куколка. Ты меня умиляешь своей болтовней, неожиданно обнаружить в игрушке столько ума….

Ласкает горячими пальцами мой плоский живот, проводит по выемке, и его большая горячая рука действует расслабляюще на мышцы, а по коже бегут мурашки.

Опять смотрит мне в глаза и произносит хрипловато:

— Просто прими меня. Я не жалею, что выбрал тебя из тысяч других. Как видишь, я никогда не ошибаюсь. Мне не нужно тратить месяцы в холостую на конфетно-букетную ересь, чтобы с маху осознать, что в руки попалась та, что мне нужна.

Подушечки пальцев скользящим движением поднимаются к груди и выше к ключицам. В потусторонних глазах бьются страшные чувства, он пугает своей решительностью и в жестах, и в словах.

— Я стал тем, кем стал, Рори, потому что предпочитал действия, пока другие раздумывали. Без оправданий. Без всяких отступных речей. Я непрост. Жизнь била и научила включать ответку.

Ты стала помутнением. Единственное, о чем мог думать при виде тебя, это о твоих раскинутых ногах. Говорю как есть. Ты можешь кричать, что это все неправильно и что нужно иначе, но со мной иначе не будет, Аврора.

Очерчивает изгиб моих губ, а я поддаюсь на эту странную игру, тело горит. Иван слишком искушен, решителен и этот мужчина знает, чего хочет и берет все, что ему нужно, не спрашивая.

Щекочет своим огненным дыханием мое лицо, смотрит в глаза, не моргает и в такой близи его глаза могут слиться по цвету с белком, если бы не черная кайма по контуру.

— Всего лишь игрушка, Иван…

— Я захотел тебя на раз, как одну из многих, конвейер, детка, но ты выбилась из общей массы. У меня пунктик. Никаких повторов, но тебя я хочу снова и снова.

Хочу отвернуться. Тело горит от всего того, что происходит между нами.

— Не смущайся, от меня не стоит ждать высокопарной хрени. Правда, как и все в этом мире, проста в подаче.

— Но я ведь женщина, Иван, нам нужны чувства, их проявление.

— Я тебя хочу, Аврора. Чем не чувство? Причем постоянно. Ты нужна мне. Хочу чувствовать тебя рядом, вдыхать твой брусничный запах. Я мужик. И мне нравится в тебе все, от ногтей до кончиков золотых волос. И чувства у меня завязаны на сексе. Со мной так.

— Твои слова ранят, Ваня, кажется, что ты воспринимаешь меня просто телом, с которым приятно забавляться.

Слезы опять обжигают глаза, хочется что-то возразить, обвинить, но Иван никогда ничего не обещал, кроме защиты от мира, в который он же меня и втянул.

Пытаюсь его оттолкнуть, чтобы убежать в ванную, закрыться, побыть одной, вдали от непонятного мужчины.

— Даже не думай. Не выпущу.

Ощущение своей беспомощности прожигает до костей.

Я в его власти. В его руках. И рядом, пока он меня хочет.

Резко хватает мое лицо и сжимает, а я от боли охаю.

Такое ощущение, что меня о стену прикладывают, когда вжимает в литую грудь, обнимает меня, заставляет уткнуться носом в широкую шею и вдыхать острый аромат его тела, который кружит голову.

— У меня все предельно просто. А тебя, Аврора, я из своих рук не выпущу. Моя потому что. Слова — это всего лишь слова, поступки говорят о реальном раскладе.