– Если переживёт эту ночь…

Остаток фразы где-то потерялся, и снова в голове был слышен один лишь шум, а тело продолжала сотрясать сильная дрожь.

Он успел только подумать, что пережить эту ночь не сможет. Но люди, бывшие в это время рядом, видимо, вознамерились во что бы то ни стало оставить его в мире живых. Он чувствовал, что ему меняют компресс на лбу, а тело протирают влажной тряпицей, но вместе с тем озноб, казалось, становился только сильнее, а температура оставалась на прежнем уровне.

Он сгорал в лихорадке. И теперь уже спасительная тьма не накрывала его сознание, а с губ всё чаще срывались уже не громкие, а слабые стоны.

К губам его вновь прислонили чашку, и он принялся жадно пить поданную ему воду. Он думал, что это вода. Но как только горло ему обожгло какое-то пойло, прошедшее горячей лавой по пищеводу, стало ясно, что это совсем не вода. Он подавился, каким-то образом сумел увернуться от чашки, но ему продолжали вливать питьё насильно.

Как ни странно, именно после него Клоду стало несколько легче. Покрытое испариной тело всё ещё вздрагивало, но уже не тряслось, как в припадке, а голова безвольно откинулась, и губы его не шевелились, хотя до того что-то бессвязно шептали.

– Как вы думаете, он оправится? – спросила старая женщина, сидящая подле раненного и непрерывно водящая по его телу намоченной в стоящем же рядом тазу с водой отрезком ткани.

– На то воля божья, – ответил ей с противоположного конца полутёмной кельи пожилой священник.

Он стоял у образов и перебирал чётки, бормоча себе под нос молитвы о спасении подобранного им на улице раненного молодого воина. В том, что человек этот – воин, сомнений у священника не было. Многочисленные шрамы от ран на его теле были тому подтверждением. К тому же, на его левой ладони присутствовала мозоль, какая появлялась у каждого, кто провёл большую часть жизни в руках с оружием. А уж о мече, луке, колчане со стрелами и кинжале говорить было нечего.

– После отвара, приготовлённого братом Стефаном, ему стало гораздо лучше, – сказала женщина. – Надо было давно его попросить.

– Надобно меньше говорить об этом человеке, – ответил священник, отрывая свой взор от образов и тяжело вздыхая. – Мы можем навлечь беду на нашу обитель, если о его нахождении здесь узнают его враги, кои у него определённо имеются.

– Вы так уверены в этом, – заметила она.

Он чёрной тенью подошёл к тюфяку, набитому сеном, на котором и лежал сейчас раненный, посмотрел внимательно, будто по одному взгляду на него мог понять всё, что было в его прошлом, и снова вздохнул.

– Он бредил, сестра Агния. Прошлой ночью непрестанно говорил о том, что ему нужно кого-то найти и спасти от убийц. И его рана на голове не могла появиться лишь от удара о мостовую.

Сестра Агния коротко посмотрела на него, а потом перевела свой взгляд вновь на беспомощное, распростёртое перед ней тело.

– Нынче днём он шептал про предательство, которого не ожидал.

– По этой причине я и говорю, что стоит молчать о том, что мы приютили его за монастырскими стенами. По всему видно, человек он не простой, и невольно может навести на нас беду.

– Быть может, вы правы, отец Бенедикт. Но, вероятно, его уж никто не ищет. Ведь этот мальчонка, Поль, нашёл его почти мёртвым. Одно слава богу – неподалёку отсюда.

– Это и не слава богу, – покачал головой святой отец, – если вдруг в городе станет известно, что он жив.

Сестра Агния промолчала и, смочив тряпицу в воде, вновь стала проводить ею по телу мужчины.

– И всё-таки не можем мы скрывать его присутствие здесь ото всех. Возможно, будет лучше, если мы расскажем о нём судье Рошеру? Он что-нибудь решит. Но пока нужно подождать, когда наш гость окончательно придёт в себя.

– Разумеется, – кивнул отец Бенедикт, – будем молиться, чтобы он скорее оправился и покинул наши стены. Что же до судьи… Я подумаю об этом позднее.

Сестра Агния кивнула и, взглянув в сторону узкого, над самым потолком, оконца, сказала:

– Мне пора, отец Бенедикт. Надеюсь, что эта ночь пройдёт спокойно.

– С божьей помощью.

Женщина встала, освобождая низенький табурет для святого отца, и вышла из кельи. А он остался у лежанки раненного, продолжая задумчиво смотреть в изнурённое четырёхдневной лихорадкой лицо. До вчерашнего вечера он был на грани смерти, и отец Бенедикт сам едва верил, что тот выживет. Однако же мужчина попался крепкий и, должно быть, постепенно будет идти на поправку.

Священник присел на табуретку и задумчиво потёр свою щёку, не отрывая взгляда от раненного. Он не рассказал обо всём сестре Агнии: о том, что говорил в бреду этот мужчина. А говорил он многое, и причём такое, что можно услышать лишь на исповеди, и теперь отцу Бенедикту было неловко за то, что он услышал вещи, непредназначенные для его ушей. Однако более всего его волновало то, что случилось с этим мужчиной недавно.

Из его бессвязных слов святой отец смог понять, что он путешествовал не один, а с неизвестными ему «Тристаном и мадемуазель Бринье», которым угрожала опасность быть убитыми и которых он должен обязательно спасти. У отца Бенедикта были сомнения, что есть ещё кого-то спасать. Потому что Поль, мальчик-прислужник в монастырской кухне, который и нашёл его, не увидел рядом никого другого.

Святой отец вспомнил, как около полуночи примчался взбудораженный мальчик и сбивчиво поведал ему о своей находке. Отец Бенедикт сразу решил, что о том лучше молчать. Это он и наказал Полю, который был не прочь поделиться новостью с любым, готовым его слушать.

Но, придя к месту, где лежал этот мужчина, отец Бенедикт понял, что дело почти безнадёжно. И всё-таки он не мог оставить человека умирать, и потому с помощью Поля удалось пронести его через монастырский двор и дальше – в одну из свободных, удалённую от остальных келью. Таким образом, о том, что в обители появился гость, знало совсем немного людей, и со всех них он взял слово, что они будут молчать.

Но кто-то должен был ухаживать за раненным, потому что отец Бенедикт не имел достаточно свободного для этого времени. Пришлось вызвать на помощь давнюю знакомую, сестру Агнию из соседней же обители святой Катерины. Она очень хорошо разбиралась в травах, и её помощь оказалась неоценимой. Однако даже у неё с трудом получалось удерживать в этом теле жизнь, и тогда отец Бенедикт обратился к одному из монахов, тоже весьма одарённого во врачевании, с просьбой помочь. После его-то отвара раненному стало значительно лучше.

И теперь тот, кажется, приходил в себя. Его веки начали подрагивать, словно он силился их поднять, но никак не мог. Руки заметались по тюфяку, а из горла стало вырываться громкое прерывистое, хриплое дыхание.

Святой отец нашёл его руку и сжал, пытаясь успокоить этим жестом. Но раненный, напротив, разволновался ещё больше, попытался приподняться, что, разумеется, у него не получилось, и открыл рот, собираясь что-то сказать ему.