– Напротив.

Марина Степановна удивлённо приподнимает брови, а я протягиваю ей свою визитку.

– Если у вас спросят об этом инциденте, так вы и не стесняйтесь. Или если вам снова будет кто-то угрожать, позвоните.

– Хм, ну ладно, – с улыбкой забирает визитку, несколько секунд её рассматривает и прячет в ящике стола.

Разговор вроде как исчерпан, но есть ещё один момент, который мне важно узнать. Чтобы не осталось ни единой иллюзии.

– Скажите мне, как специалист. Её бесплодие…

Марина Степановна поднимает на меня удивлённый взгляд и пару раз моргает.

– Вы уверены?

– Пятнадцать лет был.

Марина Степановна поднимается из-за стола, подходит к окну, поправляет занавеску и вновь возвращается на место. Думает, а я уже, кажется, понимаю, что она мне скажет.

– Она здорова?

– Удивительно здорова, учитывая её… пагубные привычки.

Как во сне, я выхожу из кабинета Марины Степановны. Мне нужно отдышаться, но ярость клокочет в горле, требует выхода. Мне бы в лес, чистое поле. Проораться бы.

– Дмитрий Николаевич, машина готова, – Валера материализуется в коридоре, будто сотканный из темноты.

– Поиски?

– Пока безрезультатно, – отвечает после заминки, и по глазам вижу: его это раздражает не меньше, но по другим причинам. Валера ненавидит быть бесполезным.

– Пробей мне адрес того врача, который лечил мою жену.

– Тогда? – уточняет Валера, а я киваю.

Да, тогда. Я никогда не забуду его скорбную рожу, когда он, запинаясь и краснея, в сыром коридоре больницы сообщал, что моя жена никогда не сможет иметь детей. Он был дохлый и плешивый, нервный и дёрганый. Даже просил мужаться и хлопнул меня по плечу, а я чуть по стенке его не размазал за эти неуместные прикосновения. В то время я находился в таком состоянии, что мне вообще было неважно, будут ещё дети или нет. Я изнутри гнил от мысли, что наш сын погиб, а Юля едва не умерла. Я о них скорбел, а не о тех ещё нерождённых. Гипотетических.

И я нахожу этого врача. Я встречаюсь с ним, чтобы увидеть, в кого превратился некогда уважаемый человек: немощный, забитый жизнью и рано наступившей старостью мужик. Его руки трясутся и, завидев меня, он суетливо смахивает со стола в крошечной кухне налипшие на потрескавшуюся клеёнку крошки. В воздухе витают ароматы пригоревшего лука и сигаретного дыма, но в общем чисто и по-своему утно.

Он всё понимает сразу. В глазах мелькает узнавание и застарелая вина. У этого мужика есть совесть, и сейчас она его грызёт.

– Зачем? – вот и всё, что я спрашиваю.

– У меня… у меня дочка заболела. Маленькая, ей всего восемь было. А Юлия Евгеньевна… я просто выполнил её просьбу, и моя дочка выжила. Знаете, Дмитрий Николаевич, врачи тоже не всемогущи, и наших связей не всегда достаточно, чтобы вылечить тех, кто нам дорог. А в Германии её спасли. Тогда только и это было важно.

Он не унижает меня извинениями, не пытается вымолить прощения. А я и не злюсь – не на него во всяком случае. Моя жена умеет быть убедительной и щедрой, когда ей это необходимо. А врачу тогда нужны были деньги, и только в этом он виноват.

Я покидаю старика и ещё долго спиной чувствую его взгляд. Молодая красивая женщина с роскошной копной волос, стуча каблучками и кутаясь в пальто, торопится вниз по улице, улыбаясь своим мыслям. Она идёт к тем самым низким воротам, из которых я только что вышел. Но, завидев меня, останавливается, ошарашенно разглядывая наши машины. Наверное, для такого скромного района два майбаха – уже событие.

Ты и есть та маленькая девочка, которую спасли в Германии на деньги моей жены? Наверное…

Скрываюсь в салоне и, запрокинув голову, долго сижу с закрытыми глазами. Ложь, отравившая мою жизнь, спасла жизнь маленькой девочки, позволила ей вырасти в красивую женщину, спешащую к пожилому отцу. Парадокс безжалостный и беспощадный.

– Дмитрий Николаевич! – Валера трогает меня за плечо, а я даже не заметил, как он открыл дверцу машины. – Их нашли.

– Она с ним?

– Да, – в голосе Валеры только ледяное спокойствие, и я благодарен ему за это. Потому что сам я с лавиной чувств и эмоций не справляюсь. Чего только внутри не намешано: обида, ярость, злость, боль… многовато даже для меня.

– Разделить. Щенка в подвал, Юлю… в её комнате заприте. Всю прислугу домой.

– Ноги можно сломать?

– Моей жене или прислуге? – усмехаюсь, а Валера качает головой. – Не трогать пока.

И кивнув напряжённому Паше, так крепко вцепившемуся пальцами в руль, что ему наверняка больно, командую:

– Едем.

День клонится к вечеру, и впереди меня ждёт ещё много чудесных открытий.

В этом доме давно уже главенствующий звук – тишина. Безжизненная, унылая и лишённая всяческих надежд услышать в ней хотя бы отголоски смеха или радостных разговоров. Этого монстра давно нужно было сжечь, разрушить опалённые огнём стены, утрамбовать их катком и забыть об этом проклятом месте, как о страшном сне.

Я строил этот дом, ожидая совсем другого. Хотел приезжать сюда, радуясь каждому вечеру, а теперь одно желание: разобрать эту глыбу по кирпичикам и раскидать их по всей округе.

Но сегодня тишина особенно оглушительная. Наверное, именно в такую погружается человек через мгновение после смерти.

Меня никто не встречает на пороге: прислугу распустили, охрана не путается под ногами, подвал хорошо звукоизолирован, а Юля слишком гордая, чтобы биться в закрытую дверь и молить о пощаде. Свой спектакль она ещё отыграет, пока что она выжидает. Актрисе нужна публика.

Я зажигаю все светильники в просторном холле. Обхожу его несколько раз по кругу, ища покоя в механических движениях, но снова меня одолевает то самое, почти забытое чувство, словно гнию заживо, разлагаюсь под грузом всего того дерьма, что навалилось сверху.

Щёлкнув по кнопке крошечного пульта, я жду, когда в стене проявится панель. Это хитроумное устройство было спроектировано по моему спецзаказу одним башковиным товарищем в тот момент, когда я чётко понял, и притворяться больше не имело смысла: Юля зависима от спиртного. Именно это простое в своей уродливости открытие сподвигло меня запросить подобный механизм.

На матовой и однотонной панели спустя пару мгновений проявляются сенсорные кнопки, и я ввожу код. Он меняется удалённо, для этого не нужно приезжать сюда, и я регулярно это делаю, хотя пользовался этой шайтан машиной едва ли пять раз. Оказалось, что приезжать сюда даже ради хорошего коньяка мне хочется всё меньше.

Но сейчас мне отчаянно нужен алкоголь. Хотя бы несколько глотков, чтобы унять дрожь в мышцах и немного остудить горячую голову.