жарил на сковороде хлеб. Егор был страшно голоден. Так случалось всегда, когда он показывал никому ненужную скромность за столом где — нибудь накануне.

«…Ну что, пацанчики, по пятьдесят? — с нежностью вспомнил Егор светлые будни чеченской войны в кругу Ваньки Бондаренко, Стеклова и Юры Крутия — ни одного в живых нынче не было. — «А закусить не взял?» — «Закуска градус крадёт! С вечера надо было поесть хорошо!» — вспомнил, но расстроиться не успел. Впереди его ждало яркое приключение полное разных событий и от этого, казалось, аппетит разыгрался только сильнее.

— Чего такой бодрый? — прокряхтел Песков, пошаркав в туалет на прямых ногах, будто был обут в лыжи. — Давно встал?

— В отличие от тебя мне надо немного больше времени на сборы, для этого встаю раньше!

— А, — Витька кивнул тяжелой головой и больше ничего не сказал.

— Как сам? — спросил Медведчук, появившись в дверях спустя несколько мгновений.

— В норме.

— А Песок?

— Вроде, тоже.

— Уже завтракал?

— Собираюсь.

— Я с тобой. Не против компании? — Медведчук сунул голову в холодильник. — О, мясо! Будешь?

— Буду!

Всё, что было не съедено за вечер, с удовольствием пошло в ход и летело за щёки, словно сухой хворост в огонь. Егор изредка кривил лицом от возникающей в глазном яблоке боли, вследствие интенсивных движений челюстью, а Песков чаще обычного шмыгал носом, подтирал тыльной стороной ладони и оглядывал её, беспокоясь, не идёт ли кровь или что другое. Нос его за ночь распух, кожа на нём натянулась и покраснела, как у картошки, сваренной в мундире, а под глазами появились тёмные круги.

— Может, я останусь? — сказал он Игорю.

— Чего это?

— Залечу травмы?

— Свои травмы скроешь очками! — категорично заявил Медведчук, по настроению которого было понятно, что вопрос закрыт и не обсуждаем, но Песков такой тактики не понимал.

— Ну, командир?..

— Витя, тебе должно быть стыдно… в первую очередь перед Егором! У него характер травм гораздо тяжелее твоих, и он молчит?!

— Каких травм? Глаз чуть заплыл, это что ли травма? Мне может нос сломали?

— Нет, Витя, тебе похоже мозги отбили, но если так, мне напомнить несложно: у Егора…

— Не надо! Я вспомнил! Сроду, вы, краски сгущаете! — обиделся Песков.

— Допивай кофе и готовь машину к выезду!

— Есть, готовить машину к выезду! — Витька хмуро сграбастал кружку со стола и отправился к двери, едва не свалив на пороге с ног Ильича.

— Живой, туды тебя в качель!

— Живой, живой… Только некогда мне с тобой, Ильич, состояние своё обсуждать, командир задачу нарезал!

— Иди уже, шельма! — сухо плюнул Ильич вслед Витьке.

— Иди к нам, — позвал Игорь отца. — Чаю будешь?

— Буду, — закопошился старик в коридоре, оглядываясь на дверь через плечо, будто ждал, что Витька не стерпит, сунет голову в дверь и отпустит какую — нибудь колкость. Дойдя до стула, крепко вцепился в спинку и тяжело обрушился. — Куда поедешь?

— На рекогносцировку, одно место осмотрим, «семьдесят — девятых» проверим.

— Егора берёшь с собой?

— Беру.

— Хорошо, — согласился старик.

Из куртки Игоря зазвучала телефонная трель. Он быстро взглянул на экран и торопливо вышел на балкон.

— Сына не проеби… ну, знаешь, да?

— Знаю, знаю: «отлучу от церкви»? — улыбнулся Бис.

— Точно, — ответил улыбкой Ильич, но Егор заметил, что старик всерьёз взволнован. — Поаккуратнее там, на рожон шибко не лезьте!

— Сегодня, в четырнадцать у комбата совещание… — вернулся за стол Игорь, — как думаешь, уложимся?

— Много времени не займёт, нам только осмотреться, — сказал Бис. — Бинокль есть, правда, без измерительной сетки, район рекогносцировки уже на кальке, карандаши наточены…

— Приятно иметь дело с профессионалом! — обрадовался Медведчук. — Я дальномер лазерный прихватил на всякий случай, шестикратный, семь режимов! Из поставки московского «Военторга», кстати!

Егор смутился.

— А я по старинке: спичечный коробок раздобыл. Дальномер тоже пойдёт, правда, хватило бы и одного режима: его задача измерить, а не убить. Главное, чтобы до тысячи метров читал.

— Полторы тыщи! — с гордостью сказал Медведчук.

Прогрев двигатель, Песков подогнал машину к подъезду. Юра «Сом» с группой из трёх человек ждали у второй машины напротив, на выезде со двора. Открыв дверцу, Егор закинул рюкзак и забрался внутрь — и все это одним уверенным движением. Игорь сел следом, рядом с Витькой, жестом указав Соломину порядок движения, после чего колонна из двух машин тронулась. Утреннее солнце, висящее на востоке с семи утра, на секунду ослепило Егора и сбежало по крыше на противоположную сторону. Он постарался расслабиться, решив сосредоточиться на предстоящей работе и, наконец, с полной ясностью осознал, что от него ждали то, чего он страшно боялся — мины, фугасы, самодельные взрывные устройства, и — пожалуй, самое неконтролируемое и ужасное, что пугало до жути — их разрывы. В большей степени, мины, самоделки и их устройство на местности не наводили на Егора того кромешного ужаса, какое наводил на него тот или иной далёкий разрыв, или тот, что прогремел недавно у «Донбасс — Паласа», едва не убив — Егор до сих пор вспоминал о нём объятый оторопью и паникой. В меньшей степени, — и только потому, что пока это рассматривалось в далёкой перспективе, — пугали и те, что могли прогреметь от установленных мин или «самоделов» самим Егором, пока ещё не существовавших на формулярах, неустановленных в землю и всё — таки… Он тяжело представил, как подрываются на них и ломаются люди, будто тряпичные куклы или разборные манекены, как лежат раскиданные по кругу, по сторонам, в радиусе устроенного подрыва. Он сомневался, сможет или нет этим заниматься снова, ведь летом восьмого года, когда реформировали оба московских отряда спецназа, в одном из которых Егор служил офицером группы кадров, — зная о своём страхе, о своей фобии, — он почти также тяжело и безнадёжно раздумывая, отказался возглавить офицерскую группу специального минирования — новое структурные подразделение, сформированное на базе шестьсот четвёртого центра специального назначения и уволился в запас.

Егор знал, что обязательно что — то придумает и предложит. Он тихонько посматривал на Игоря и раздумывал что именно, но ничего конкретного пока не приходило ему на ум, потому что в голове засело желание выложить на чистоту всё то, в чём на первый взгляд стыдно было признаться, в силу того, что трудно признать проблемой и сложно объяснить, поскольку в таком случае на языке вертелся вполне очевидный вопрос: зачем он здесь? Бис мог справиться с самой сложной задачей для безногого или безрукого человека: карабкаться на горные вершины и бежать по пересечённой местности на беговом протезе, застёгивать крошечных пуговиц на сорочке искусственными пальцами руки и на время разбирать