пробыли там 30 минут и вышли совершенно непострадавшими. Между тем тяжелый, отвратительный запах ядовитых газов был слышен даже снаружи вагона. Государь смотрел на всю эту картину, стоя у окна вагона, слушая доклад принца, а затем горячо поблагодарил и принца, и тех, кто участвовал в опытах.

Около четырех часов дня по Ставке разнеслась радостная весть о взятии штурмом крепости Эрзерум. Великий князь Николай Николаевич прислал следующую телеграмму: «Господь Бог оказал сверхдоблестным войскам Кавказской армии столь великую помощь, что Эрзерум после пятидневного беспримерного штурма взят. Неизреченно счастлив донести о сей победе вашему императорскому величеству». Государь в ответной телеграмме поздравлял великого князя и Кавказскую армию и горячо благодарил — «за их геройский подвиг и за радость, доставленную России удачным штурмом турецкой твердыни». Было захвачено в плен 235 офицеров, 12 753 солдата, 9 знамен, 323 орудия и большие склады оружия, патронов и продовольствия. Командующему Кавказской армией генералу Юденичу, выдающемуся, талантливому полководцу Великой войны, государь пожаловал орден Святого Георгия второй степени (звезда и шейный крест).

После узнали, что вся операция и штурм Эрзерума были выполнены Юденичем, вопреки решению и желанию великого князя и его начальника штаба Палицына. Последний приезжал к Юденичу и уговаривал отказаться от операции, но успеха не имел. В конце концов великий князь согласился на операцию только после личного настойчивого доклада Юденича по телефону и под условием, что генерал Юденич возьмет на себя всю ответственность за последствия, которые произойдут в случае неудачи. Юденич отвечал твердо, что он берет на себя всю ответственность. Тут сказалось все. И военный талант, и решимость Юденича, с одной стороны, и гражданская трусость великого князя при бесталанности его ближайших военных советников, с другой стороны. Известие о разгроме турецкой армии и взятии Эрзерума, этой первоклассной крепости, подняло настроение в тылу и имело решающее значение для войны на Кавказском фронте.

5 февраля вечером у меня собрались несколько человек пить чай. Героем вечера был генерал Дубенский. Он только что вернулся из корпуса генерала Куропаткина, куда ездил ввиду состоявшегося у государя решения назначить Куропаткина главнокомандующим Северным фронтом вместо больного Плеве.

Скомпрометировав себя в Японскую войну и войдя в историю с тезисом: «Терпение, терпение, терпение…» и с чьей-то остротой: «Мы их иконами, а они-то нас шимозами[85]», Куропаткин после того был в тени. Великий князь Николай Николаевич не терпел его по старым счетам и не давал ему назначения в армию. Генерал Алексеев, как бывший подчиненный, протежировал Куропаткина и уговорил государя дать ему Гренадерский корпус. Теперь Алексеев выдвигал его на командующего фронтом. В последнее время, после смотров Гренадерского корпуса, о Куропаткине говорили много, и наш летописец Дубенский, всегда державший нос по ветру, конечно, уже пел ему дифирамбы и находил, что он сделает большие дела и покажет себя. Почти все горячо спорили с Дубенским. По общему, весьма распространенному в России мнению, Куропаткин считался хорошим администратором, но плохим, а главное, несчастливым полководцем.

Через несколько дней Куропаткин получил новое высокое назначение, и вновь как командующий армиями не оправдал ни надежд, ни доверия и был заменен генералом Рузским.

7 февраля государь вновь выехал на фронт генерала Эверта, дабы произвести смотр 1-му Сибирскому корпусу. Императорский поезд остановился на станции Сеславино, откуда государь на автомобиле поехал к месту, где был собран корпус, около Горной Дядины. Корпус отдыхал и укомплектовывался. По скверной ухабистой снежной дороге едва-едва двигались автомобили. Вся свита отстала и приехала к месту смотра, когда государь объехал уже половину войск. Корпус представился блестяще. Государь благодарил войска за участие в трех войнах — Китайской, Японской и настоящей — и просил ПОМОЧЬ ему «окончательно победить и одолеть нашего упорного и коварного врага». После смотра в усадьбе графа Тышкевича Дунилово состоялся завтрак, данный государю от корпуса. Щи, каша, рубленые котлеты, мороженое и кофе — таково было меню. Государь провел среди начальников отдельных частей и генералов корпуса полтора часа, разговаривая все время о делах корпуса, его нуждах и заботах его отдельных частей. В 7 часов царские автомобили с трудом добрались до Сеславино, и императорский поезд отбыл в Царское Село.

8 февраля утром государь прибыл в Царское Село с исключительною целью посетить Государственную думу. Решение это было принято 4-го числа после доклада графа Фредерикса, который убедил государя сделать этот шаг, дабы примирить правительство с народным представительством. Едва успел я войти в квартиру, как Мануйлов протелефонировал мне из Петрограда, прося приехать и переговорить по важному делу. Он намекнул о новом скандале, в котором запутан Распутин. Мой помощник, остававшийся в Царском Селе, доложил, что во дворце большая тревога по поводу этого скандала. В Могилев до нас дошли кое-какие о том сведения, но мы отнеслись к ним с большой осторожностью. Однако, зная, что скандал касается Распутина, генерал Воейков в последний день пребывания в Ставке поспешил сделать доклад о старце.

После обычной прогулки вдали от города государь пригласил Воейкова в свой автомобиль. Они были вдвоем. Генерал в ярких красках изобразил, насколько все враги правительства стараются использовать каждый некрасивый или бестактный шаг Распутина. Насколько они пользуются каждым бестактным поступком всех тех поклонниц старца, которые, желая угодить ее величеству, лишь подают новый повод для лишних сплетен. Генерал высказал мысль о необходимости пресечь то, что происходит, отправив Распутина на продолжительное время в Сибирь, на родину. В случае же возвращения его в Петроград генерал предлагал ввести его в новые условия жизни.

Приехав в Царское Село, государь передал царице [впечатления] о докладе генерала Воейкова. Царица пересказала все Вырубовой. Последняя, уже и так встревоженная за жизнь старца, разнервничалась еще больше. 8 февраля она завтракала у Воейковых. Она обрушилась на генерала с упреками, что он своими разговорами о Распутине лишь расстраивает государя. Генерал вспылил и просил Анну Александровну ответить прямо: пьянствует Распутин по кабакам или нет. Анна Александровна стала увиливать от прямого ответа. Генерал еще больше стал горячиться и наговорил гостье много горьких истин. Генерал доказывал необходимость немедленного отъезда Распутина в Сибирь, Вырубова как будто и соглашалась с этим. Но генерал опять вспылил и сказал, что, впрочем, все равно, «через два дня после отъезда его выпишут обратно»…

В общем, за завтраком произошел крупный разговор. Дежуривший у генерала жандармский унтер-офицер Кургузкин, помещавшийся около столовой, слышал весь этот разговор. Вырубова передала о нем царице. Царица рассердилась на Воейкова и нашла этот разговор «отвратительно грубым».

В тот же день Воейков поехал в Петроград и имел беседу с генералом Беляевым,