Гостеприимство тетушки Марго объяснялось очень просто: послебрака все ее немалое состояние перешло в руки Жана де ла Фонтейна, который,озабоченный судьбою племянника, так составил свое завещание, что жена его вновьполучала право распоряжаться деньгами при двух условиях – ее заботы об Оливье иего к ней почтении. Условие сие было известно всему Бокеру (городок-томаленький!), а потому Оливье и тетушке Марго оставалось лишь делать хорошуюмину при плохой игре. Оливье никогда не жаловался на теткину болезненнуюскупость, никогда не вступал с нею в пререкания, а только нахваливал знакомымсвою жизнь: «Ах, брат, война дает цену вещам! Сколько раз, вымокший от дождяили снега, на сырой или промерзлой земле, я мечтал о хорошей постели и хотькакой-нибудь еде, а теперь – не сытому хвалить обед! Я пью из чаши радостей инаслаждаюсь». Тетушке Марго тоже приходилось и заботиться о племяннике –правда, согласно своему пониманию, втихомолку жалея о том, что он воротился свойны столь быстро… что вообще воротился! – и держать его в узде и послушанииеще одной оговоркою дядюшкиного завещания: он мог унаследовать капитал мадам дела Фонтейн, но лишь после ее особого о том распоряжения; в случае, если теткаумрет, не оставив завещания, все немалые деньги переходили в пользублаготворительных учреждений Бокера, Тараскона, Авиньона и еще двух-трехблизлежащих в долине Роны городов – на лечение заболевших вследствие мистраля.Ведь именно мистраль стал причиною воспаления мозга у Жана де ла Фонтейна,сделавшись его воистину смертельным врагом. И хотя Оливье запальчиво уверял,что мистраль заодно свел дядюшку с ума, ежели он написал такое завещание,Ангелина полагала, что, пожалуй, мистраль наделил умирающего особенной проницательностью:ведь, не окажись в завещании такой оговорки, Оливье наверняка не сдержался бы иоднажды убил бы свою невыносимую тетушку. И, наверное, случилось бы это именнов тот день, когда свирепствовал мистраль.

Этот северный ветер встречал на своем пути длинную долину,по которой Рона текла с севера на юг. Долина же, точно поддувальные мехи,удваивала его силу. Так что, когда в Бокере свирепствовал мистраль, всякийтолько и искал, куда укрыться. Солнце могло ярко сиять, но нестерпимый холодныйветер проникал в самые защищенные жилища и так действовал на нервы, чтоприводил в дурное расположение духа даже самых бесстрастных людей, нервных же ибольных терзал до сумасшествия. Оливье рассказывал, что Страбон [83] называлего «черным бореем», и не зря – жизнь здесь становилась невыносимою примистрале. Да и без него Ангелине скоро сделалось в Бокере невмоготу.

* * *

Говорили, что в конце июля в Бокере проходит праздник длявсех – знаменитая ежегодная ярмарка, которая на неделю собирает сюда торговцевиз Каталонии и Бретани, Лиона и Генуи, Марселя и Тулузы, Бордо и Гренобля, Нимаи Баланса – то есть Бокер становится центром вселенной, и здесь собираетсястолько народу, что всякая женщина может быть уверена, что никогда больше невстретит человека, с которым позволила себе минутную слабость, в эти дни вБокере никто ничего не принимает всерьез, кроме неуплаты по векселю!

Однако, за исключением времени ярмарки, нет более скучногоместа в мире, чем этот маленький и безобразный городок. Желающие попасть на ярмаркуснимают дома, дворы, сараи на год вперед, и плата за них так высока, что на неебокерцы живут целый год. Поэтому они и не занимаются никакими ремеслами ипитают отвращение ко всякому труду, вследствие чего постоянно зевают. В Бокерекак бы начисто забыли, что этот город был прославлен творениями трубадуров, чтоздесь разыгрался очаровательный роман Окассена и Николлет, приемной дочеривиконта де Бокера. Ангелина же знала об этом потому, что это была любимаякнижка княгини Елизаветы, но о ней не знал даже Оливье.

Маленький городок во Франции – это совокупность отдельныхсемейств, ведущих замкнутый образ жизни. В самой дружной семье через годсовместного существования уже не о чем говорить – обо всем давным-давнопереговорено. И поэтому бокерцы, как беременная женщина на солененькое,набросились на рассказы Оливье о войне и его отношениях с «кузиной из России».Все с нетерпением ждали, когда, согласно законам жанра, молодой де ла Фонтейнповедет хорошенькую, печальную Анжель под венец, – и ежедневно бокерцы судачили,удивляясь, почему этого не происходит.

Как и многие страстные женщины, Ангелина могла придуматьсложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить в нее, однако ей никак неудавалось внушить себе, что она любит Оливье. Он не был ей неприятен: ласковый,как мурлыкающий кот, изощренный в затейливых ласках… Она ложилась с ним впостель, с удовольствием копила в себе маленькие, но такие волнующие, такиеприятные ощущения, лелеяла их, и порою они даже, собравшись все воедино,одолевали душевный холод Ангелины, но это случалось, увы, так редко! Заниматьсялюбовью с Оливье было все равно что пытаться собрать роскошный букет на клумбев вершок величиной. Однако Оливье не считал Анжель бесчувственной, он ведь незнал, что поначалу только мысли о Никите, только мечты о нем были единственнымутешением и отрадой Ангелины; он не знал, что, будучи ро́зно с собственнымсердцем, которое жило и билось только для него, неоцененного и навекипотерянного, она иногда уступала греховному наслаждению, крепко зажмурясь,вообразив себя в объятиях Никиты. А поскольку она сама была слаба, товоображением обладала огромным, и ей не раз удавалось взобраться на вершинынаслаждения. Однако все чаще, распалив себя воспоминаниями, Ангелиначувствовала такой неистовый жар в чреслах, что спешила отдаться Оливье гдетолько могла: на столе, на кресле, на ларе с мукой, лишь бы не на глазах утетушки Марго, и вскоре ей достаточно было представить глаза или губывозлюбленного, чтобы тотчас удовлетворить свою страсть.

Оливье и не догадывался, что он для Анжель – только орудиеее неутомимого сладострастия, что на его месте мог быть всякий другой мужчина,когда бы она сумела одолеть свою брезгливость и дать себе труд увлечься хотькем-то… за невозможностью принадлежать Никите.