Франциска все еще улыбалась, но тут почувствовала, как улыбка исчезла из ее глаз, как напрягся рот, когда она посмотрела на спокойное, в морщинках лицо Джованны.

— Нет, я не беременна, — выдавила она с трудом.

— А я готова поклясться, что да, — ответила Джованна. Она произнесла это равнодушно, не то чтобы недоверчиво, но как бы разочарованно.

Из соседнего помещения до Франциски донеслись голоса Крамера и О’Мэлли.

— Я хотела бы на пару минут на свежий воздух. Могу я отсюда выйти на улицу? — спросила она Джованну.

Хозяйка с готовностью открыла ей дверь. Франциске пришлось сначала привыкнуть к темноте переулка, прежде чем она дошла до того места, где висела голубая неоновая вывеска бара Бартоломео, тогда она пошла быстрее, оставляя бар позади и ориентируясь на Джудекку. Она перебралась от Сан-Эуфемци к Каза-делле-Дзаттере, а оттуда через путаницу переулков пешком дошла до своей гостиницы, боясь, что, если она воспользуется катером и поплывет к набережной дельи Скьявони, то у причала ее будет ждать Патрик. Она приблизилась к гостинице, когда воскресенье уже кончилось. Ночной портье открыл ей дверь, и она скользнула в полутьму коридора, как тень, возникшая из ночи.

Старый Пьеро, конец ночи

вчера солнце, штормовой восточный ветер, затемнение, я скольжу по воде, мои руки умерли, шест неподвижный, я скольжу, внизу подо мной мелькают угри, горы в снегу, сначала я мерз и кашлял, темно-голубые горы, пока не стало совсем холодно, темно-голубой вечер, потом перестал кашлять, скольжу в темноте, столпотворение угрей под скользящей лодкой, я — лед, огни, мерзлый кашель, огни Торчелло, с мертвыми руками, когда была ночь, я превратился в лед, когда спустился туман, я замерзший в лодке, в ночи, в тумане, я уже давно не отталкиваюсь шестом, я сижу замерзший, сутолока угрей, меня несет в тростники, я льдина на свезу, в белом тумане утра, в тростники Торчелло, замерзший, сижу, нет солнца, немая вода, гасят огни, Торчелло вымер, угри уснули.

Дела с Шейлоком. — Автобиография антисемита. — Море. — Некто хотел бы отправиться в путешествие. — О мифах и строфах. — Золотая пуговица. — Завещание.

Франциска, первая половина дня

Она снова стояла в баре под Торре-дель-Оролоджио, снова выбила у кассирши чек на чашечку капуччино и два рожка, съела сначала еще теплые рожки, интересно, станет ли мне снова плохо, потом выпила горячий пенистый кофе с молоком, сделав паузу, чтобы снова протереть перчаткой кусок окна, покрытого серебристой изморозью, чтобы увидеть маленьких львят, этих неуклюжих малышей, кровавых эмбрионов дьявола, если после завтрака мне снова станет плохо, я немедленно пойду продавать кольцо, потому что тогда мне нужны деньги, небольшой резерв, может быть на аборт, в любом случае для медицинского обслуживания, на всякий случай, чтобы не оказаться в цейтноте, в Германии, в Италии, в любом месте, где мне придется прятаться от Крамера; она выглянула в окно, утренний воздух, заполнивший пространство между Сан-Марко и Прокурациями, был снова сделан из белого неподвижного тумана, после сияющего от солнца воскресенья, чудовищного воскресенья, снова висела пелена из влажного январского тумана; Франциска размышляла, каким путем она сможет незаметно покинуть Венецию, она подумала о возможности отправиться на пароходе в Кьоджу или о судне, идущем в Триест, но в любом случае, мне нельзя уезжать с вокзала, Крамер прикажет следить за вокзалом, он наймет какого-нибудь парня вроде Луиджи, одного из этих «фэнов», которые научились зарабатывать деньги не работая, поставит его на вокзале, чтобы узнать, каким поездом я уеду, потому что он не будет убивать меня сразу, у них наверняка есть организация, он может разделаться со мной в любом месте; самое лучшее было бы кружными путями добраться до Пьяццале Рома, а там взять такси до Местра или даже прямо до Падуи, мне нужны деньги, к варианту с такси они наверняка не будут готовы, за автомобилем они не смогут просто так последовать, хотя, конечно, запишут номер и потом расспросят шофера, куда он меня отвез, но у меня будет фора во времени; она поставила на место пустой стакан из-под капуччино; я угодила в детективный роман, но ведь этого не может быть, всей этой бульварщины не существует, нет никаких «шаек», никакого подполья, никаких преследователей, все это выдумки Чандлера, Спиллейна; она сунула перчатки в карманы пальто, при этом услышала, как хрустнула в кармане записка, записка от Патрика, которую ей дали утром в отеле, когда она выходила, записка была в конверте, она прочла ее, выбросила конверт, а записку положила в карман пальто, там она теперь и зашуршала; Франциска раздраженно вытащила ее, она знала, что там было написано, ей незачем было читать письмо еще раз: Сегодня в семь вечера отплытие на Сицилию, — писал Патрик, — на Сицилию или куда вы захотите. Я буду ждать вас на катере слева от Моста Академии у лестницы между мостом и отелем «Гритти»; она скомкала бумажку и бросила ее в корзину с мусором, потом взяла сумочку и покинула бар.

Ее не затошнило, пока она шла по проходам галантерейного магазина, наоборот, кофе пошел мне на пользу, она чувствовала себя согревшейся и оживленной, Джованна ошиблась, даже Джованна может ошибаться, я не беременна, вероятно, я не беременна, сегодня, или завтра, или послезавтра у меня начнутся месячные. Она огляделась, не преследуют ли ее, но отделы были заполнены людьми, она не могла определить, идет ли кто-нибудь за ней, один раз она остановилась, чтобы посмотреть, не остановится ли еще кто-нибудь, но увидела по крайней мере десять человек, стоявших у витрин; то, как я представляю себе преследование, наверное, просто смешно, все это вообще нереально, я в течение двадцати часов имела дело с двумя ужасными людьми, но это случайность, и она уже позади, сейчас утро понедельника, и все же она выбралась из пассажей в тихие малолюдные переулки, где она смогла бы заметить человека, который следит за мной, словечко из бульварной литературы, из детективного романа, никто никогда ни за кем не следит, не подкарауливает в тени, к тому же в туманном венецианском воздухе ни один предмет не отбрасывает тени, она шла между холодными и лишенными тени цветными стенами, никто ее не преследовал, она миновала безлюдный узкий переулочек под портиками, уже почти заблудившись, пока в промежутке между двумя домами не увидела Большой канал, свернула направо, случайно поймала на себе чей-то взгляд на мосту Риалто, снова оказалась в людском потоке, вместе с ним ее вынесло на Кампо-Сан-Бартоломео и над одним из магазинов она увидела вывеску с золотым гербом и благородным старинным шрифтом, которым была выведена надпись: «Ювелирные изделия».

Она вошла, надо же попытаться, дверь была снабжена колокольчиком, который звенел, пока дверь оставалась открытой, Франциска быстро закрыла ее и с облегчением увидела, что магазин пуст, конечно, кто же ходит в понедельник утром к ювелиру, да еще такому фешенебельному; темный блеск полированного дерева витрин, над прилавком три светильника из позолоченного металла, круги света, отбрасываемого на стекло, на зеленый бархат, оставляли остальное помещение в коричневых сумерках, превращая его в теплое уютное дупло; из-за портьеры вышел маленький, хорошо одетый мужчина, темный галстук в тончайшую полоску, белый шелковый платок, свободно выглядывающий из нагрудного кармана; его никогда не бывшее молодым, никогда не ставшее зрелым, выдающее неопределенный средний возраст лицо, худое и застывшее, было угодливо обращено к ней.