Неудачная попытка распланировать послевоенное восстановление города от бомбежек повлекла за собой слабость дальнейших попыток контролировать рост Лондона. Застройщики стали наглее, не заботились о том, какой ущерб они причиняют городской среде, а градостроители пожали плечами и еще некоторое время притворялись, что воплощают план Аберкромби. С каждым новым Барбиканом, «Хилтоном» и «Центр-Пойнтом» можно было предъявить все меньше аргументов против следующего подобного комплекса. Каждый снос группы прочных старых зданий оправдывал следующие. Первые лондонские площади – Ганновер-сквер, Гровнер-сквер, Беркли-сквер, Портман-сквер – как ансамбли отдельных таунхаусов больше не существовали. Они превратились просто в строительные площадки, такие же, как любые другие.

В одном случае согласованные действия удалось предпринять, хотя опять-таки заслуги ни лондонской администрации, ни центрального правительства в этом не было. Столица со дней Диккенса оставалась «туманным Лондоном». Город и туман стали неразрывной парой до такой степени, что смог вошел в плоть и кровь Лондона. Туристы, можно сказать, ждали его. В 1952 году жутковатым образом повторилось «Великое зловоние» 1858 года. Из-за неблагоприятных погодных условий город погрузился в самый плотный «гороховый суп» (как лондонцы называли смог) на памяти старожилов. Туман был такой плотный, что проникал в здания. Пришлось даже отменить спектакли в театрах Вест-Энда: зрители не видели сцены. Было объявлено, что от смога безвременно скончались 8000 человек.

Рядовой член парламента Джеральд Набарро подал частный законопроект о чистом воздухе, направленный на контроль угольных выбросов в столице. Невероятно, но правительство под давлением угольного лобби воспротивилось принятию закона, как когда-то противилось очистке Темзы. Результатом стала упорная общественная кампания, и в 1956 году наконец билль с поправками был принят. Начался медленный переход Лондона на бездымное топливо; в 1968 году на уголь был наложен полный запрет, и «гороховый суп» ушел в прошлое. Впрочем, его место в воздухе столицы вскоре заняли другие, не столь хорошо видимые загрязнения.

1960-е годы стали своего рода золотым веком лондонской истории – десятилетием, когда столица, как считается, вышла из эры послевоенного застоя на просторы «свингующей» современности. В 1960 году в ходе разбирательства, получившего широкую огласку, суд в Лондоне признал незаконным государственный запрет на продажу романа Дэвида Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей» как непристойного, хотя из-под прилавка его давно продавали. Тривиальное само по себе постановление стало сигналом к всплеску либерализации, охватившей как социальную, так и культурную сферу, и дало начало «обществу вседозволенности», как называли его и сторонники, и противники. Менялся образ Лондона в целом.

Годом позже были введены контрацептивы в виде таблеток, поначалу продававшиеся «только по рецептам и только замужним». В 1964 году, когда после 13 лет господства тори было избрано лейбористское правительство, Британия получила самого радикального министра внутренних дел за все послевоенные годы – Роя Дженкинса. Не прошло и года, как были отменены смертная казнь и телесные наказания. В 1967 году Великобритания присоединилась к небольшой тогда группе стран, в основном скандинавских, выведших из уголовной сферы гомосексуальные половые акты. Стали разрешены аборты вплоть до 28-й недели беременности. В 1969 году был дозволен развод при условии, что супруги два года не живут вместе. Пришел конец театральной цензуре, за которую отвечал лорд-камергер.

Хотя в большинстве случаев реформа была пока частичной, ее влияние на открытое, гибкое общество столицы было мгновенным. Гей-пабы и уличные театры процветали. Почти не было выходных, в которые не проходили бы те или иные демонстрации или марши. В 1967 году обнаженные актеры в мюзикле «Волосы» стали сенсацией. В Лондон из Ливерпуля приехали участники группы Beatles; их первый хит, Love Me Do, появился в 1962 году. Битломания охватила весь мир. Представители субкультуры «модов» в кашемировых костюмах вели стилевые войны (а иногда и реальные драки) с рокерами в коже. Американцы, которым я в то время показывал Лондон, удивлялись коротким юбкам девушек и однополым парам, державшимся за руки на улице.

В 1966 году ресторан Фрэнка Кричлоу «Мангроув» близ Портобелло-роуд организовал первый Ноттингхилльский карнавал – громогласное проявление культуры лондонских выходцев из Вест-Индии, ставшее ежегодным. Демография Лондона начинала меняться, а с ней менялись и устоявшиеся анклавы. Торговля одеждой отступила с Бонд-стрит и Риджент-стрит, захватив вместо этого Кингс-роуд (где открыла свой бутик Мэри Куант[162]) и Карнаби-стрит (Джон Стивен[163]). Театры из Вест-Энда вышли в пабы, например в ислингтонский «Кингс-хед». Клубная сцена, прежде в целом ограниченная традиционным джазом, взорвалась дискотеками, от «Сэдл-Рум» на Парк-лейн до Танцевального дворца в Хаммерсмите, куда ежевечерне набивалось до 2000 твистующих. Жители Западного Лондона открыли для себя бенгальские кафе на Брик-лейн и китайские рестораны в Лаймхаусе. Бистро и кафе-бары отнимали клиентов у традиционных пабов с их не слишком тонкой спецификой общественных пивных, салунов и закрытых баров.

Реформы Дженкинса представляли собой своего рода пакт между послевоенным государством и новым поколением лондонцев. Город, который, казалось, со времен войны тяготился культурным отставанием от Нью-Йорка и Парижа, ожил. Его рынки ответили на снос культурных и социальных барьеров и высвобождение творческой энергии. Журналы мод и цветные приложения к газетам процветали. Лондон был прославлен в культовых фильмах: «Фотоувеличение», «Элфи» и «Дорогая», где уже не было места целомудренным намекам на секс, классовую рознь или войну, как в комедиях Ealing Studios. Появилась шумная группа романистов и драматургов, получивших известность как «рассерженные молодые люди»: Арнольд Уэскер, Кингсли Эмис, Дэвид Стори, Гарольд Пинтер, Джон Осборн. Женское лицо литературы и театра представляли драматург Шила Делейни и режиссер Джоан Литлвуд. Посещения театра «Стратфорд Ист» (Stratford East), где ставила пьесы Литлвуд, были восхитительными вылазками в чужую страну; особенно это чувствовалось в 1970 году на спектакле «Проектировщик» – возрожденной пьесе XVIII века, мишенью которой были лондонские застройщики. Концепция лондонского сезона обрела новый смысл; в 1959 году был впервые проведен ставший ежегодным марш Кампании за ядерное разоружение от Олдермастона до Трафальгарской площади.

В 1966 году американский журнал Time в репортаже из Лондона напыщенно окрестил его «свингующим городом». Лондонская молодежь теперь сама по себе представляла отдельный класс, сбрасывавший шкуру столичного «самодовольства и значительную долю высокомерия, которое часто сопутствует клейму привилегированных слоев». Вместо этого столица демонстрировала «уютность и смешение социальных слоев, которое абсолютно невозможно в Нью-Йорке». Лондон принял эти похвалы так восторженно, как будто завоевал урбанистический «Оскар».