В 2 часа пополуночи 6 декабря 1941 г. советские войска принялись обстреливать позиции 12-го стрелкового полка 4-й танковой дивизии из артиллерии и минометов. Как раз в эту ночь праздника святого Николая родители в Германии закладывают детям подарки в башмачки. На советском фронте температура упала тогда до –40 °C. Когда орудия умолкли, измученный командир части Смило Фрайгерр фон Лютвиц опять провалился в сон. В 3:30 ночи его разбудили вновь – на сей раз своя тяжелая артиллерия, открывшая ответный огонь по противнику. Он отправил адъютанта узнать, в чем дело. Оказалось, два батальона Красной армии неслышно пробрались в длинный ров посередине села. Все вышло тихо, потому что из-за мороза ни у той, ни у другой стороны не стреляли винтовки и пулеметы. Солдат Лютвица спас один пулемет, установленный под навесом крыши, он не совсем промерз и действовал. Только так и удалось отбить натиск атакующих[426].

В головных подразделениях немецкого авангарда тотчас отметили изменение положения в худшую сторону. Подобно севшим на мель кораблям, застрявшие в снегах около дороги Тула – Москва, где захлебнулось их наступление, потрепанные танковые дивизии и 43-й армейский корпус очутились наиболее открытыми перед лицом начавшегося в ту ночь советского контрнаступления. В остальных частях немецкого авангарда осознание происходившего заняло больше времени. 6 декабря лейтенант Ганс Райнерт изо всех сил старался не заснуть над оперативными планами 296-й пехотной дивизии в битком набитой штабной избе. Перемены в обстановке он заметил не раньше следующей ночи, когда его в очередной раз разбудил срочный телефонный звонок. Взирая мутными спросонья глазами на массы атакующей пехоты, Райнерт никак не мог постичь, почему советские командиры столь наплевательски относятся к жизням солдат. Не понимал он и того, откуда у противника берутся все новые и новые войска: «Это похоже на реку. Можно перегородить ее, но затем хлынет следующий поток». В той же мере непостижимыми казались ему и цели атаки:

По расчетам дивизионного штаба, одно только боевое столкновение обошлось Красной армии по меньшей мере в 2000 человек[427].

Но не только Ганса Райнерта и Смило фон Лютвица застигло врасплох гигантское по масштабам контрнаступление Красной армии. Еще 4 декабря штаб группы армий «Центр» целиком пребывал в уверенности, что, поскольку их собственные наступательные действия сошли на нет, впереди всех ждет длинное зимнее затишье. В соответствии с данными разведки Красная армия не обладала способностью «развернуть контрнаступление наличествующими у нее на данный момент силами». Редко кто пребывал в столь глубоком заблуждении, как немецкое командование. В середине октября количество защитников Москвы исчислялось в 90 000 солдат. Через полтора месяца Советы с нуля сколотили целые новые армии и перебросили с Дальнего Востока войска с боевым опытом, а потому оборонял столицу миллион солдат при 8000 орудий и минометов, 720 танках и 1370 самолетах. Опьяненные собственными успехами и еще больше – запредельными масштабами советских потерь в осенних сражениях, немцы упорно недооценивали силу и ударную мощь противника. Все звенья германского командования, от начальника Генерального штаба Франца Гальдера и возглавлявшего группу армий «Центр» Федора фон Бока, вниз по цепочке до бригадных и полковых командиров вроде Эбербаха и Лютвица и заканчивая младшими офицерами, такими как Фриц Фарнбахер и Ганс Райнерт, пребывали в убеждении относительно собственного превосходства. Они упорно цеплялись за убаюкивающую уверенность, будто Красная армия на грани полного крушения, несмотря на все возраставшие свидетельства прямо противоположного. Заблуждение, порожденное привычкой выигрывать, способствовало необычайному единению взглядов немецких солдат на Восточном фронте. Событиям следующих месяцев предстояло сильно поколебать бескомпромиссную веру, с которой они отправлялись на захват Москвы, но иллюзии по поводу своей способности продолжать не просто сражаться, но и побеждать, несмотря ни на какие расклады, оставались с ними еще очень долго[428].

Поскольку немецкое окружение Москвы вмерзло в землю посередине, линия фронта напоминала неровный полумесяц протяженностью 600 километров от одного конца до другого. Рога его – штурмовые клинья с танковыми дивизиями во главе – и послужили первыми целями контратаки; оттесненные вражеским натиском, они открыли основные силы немецких 4-й и 9-й армий, располагавшихся на центральном участке фронта по обеим сторонам шоссе Смоленск – Москва. На протяжении большей части декабря, в январе и в феврале угроза уничтожения висела над всей группой армий «Центр». Северный клин германского наступления находился в 30 километрах от Кремля, экипажи 3-й танковой группы Георга Ганса Рейнхардта на короткое время создали критически важный плацдарм по берегу канала имени Москвы – последней естественной преграды на пути к северной окраине города. Именно тут 6 декабря и перешли в контрнаступление отборные дивизии Красной армии, переброшенные из Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. Не прошло и суток, как Рейнхардт уже докладывал наверх, что лучшие войска его «выведены из строя» и что «невозможно восстановить фронт на участках вражеского прорыва или даже вообще наносить контрудары». Когда советская бронетехника неожиданно появилась в тылу у немцев, тех, как раньше их неприятеля, охватила точно такая же «танкобоязнь». Официальный журнал танковой группы, еще двумя неделями ранее источавший уверенность в способности частей и соединений взять Москву, теперь невольно проговаривался о некоторых из возникших сложностей: «То там, то тут попадается много солдат без какого-то дела, кто с конными санями, кто с коровой… солдатам словно бы ни до чего нет дела… Практически никого не заботит отражение множества неприятельских авианалетов. Убитых бомбами попросту оставляют там, где они лежат»[429].

Вокруг Тулы и Каширы на юге сложилась очень опасная обстановка. Положение ударной 5-й танковой бригады Эбербаха из состава 4-й танковой дивизии быстро сделалось «критическим», поскольку ей пришлось отходить еще до начала советского контрнаступления. Отказывавшуюся заводиться технику бросали вместе с загруженным на нее снаряжением. В ходе наступления покрывали по 40–50 километров за сутки, теперь – всего 6–7. Ужасающе медленное движение лишь усиливало у немцев чувство страха и будоражило в них скверные предчувствия. Соединявшее Тулу и Орел шоссе превратилось в заледеневшую тропу, местами присыпанную поземкой. Сжигавшие больше топлива, лишь бы не останавливаться, танки то и дело приходилось откапывать из снежных заносов. Фриц Фарнбахер наблюдал за действиями своей части со слабой иронией и нежной заботой: