— Спроси у него, — сказал Омикур, — откуда они едут и куда направляются, и предупреди, чтобы отвечал честно, а иначе я велю его расстрелять за воровство. Если расскажет все, как есть, тогда будет считаться обычным военнопленным.

Баварец с готовностью сообщил, что едет из Сент-Э, пытался отыскать короткую дорогу, но сбился с пути.

— Немцы ушли из Орлеана? — спросил Омикур.

На этот вопрос баварец не стал отвечать. То ли он не знал, что происходило в Орлеане, то ли не хотел говорить, во всяком случае, мы ничего от него не добились.

Пока мы с Омикуром допрашивали баварца, наши бойцы осмотрели остальные повозки. В них, как и в первой повозке, были лишь предметы обычного обихода — свинцовые чушки, металлическая проволока, лампы, сабо, кухонная утварь, одежда, коробки с пряностями, банки с кофе, бочонок уксуса.

— А этот ситец, он тоже госпитальное имущество?

— А эти старые медные каски в госпитале используют вместо чепчиков?

— А почему здесь детские пеленки?

— Довольно, господа, — сказал командир, — пошутили и хватит. Пусть шесть бойцов отконвоируют повозки и пленных в Кульмье, а остальные — за мной. Будем искать военный обоз.

— Отпустите меня, — неожиданно проговорил баварец. — Мне в плен никак нельзя. У меня служба.

Впрочем, он быстро понял, что уговорить командира не удастся, и разразился проклятиями в адрес пруссаков.

— Вечно одно и то же, — заявил он по-немецки, — как хватать добычу, так пруссаки всегда первые, а как терять последнее — так это баварцы.

Обоз с имуществом и пленными уже тронулся в путь, а мои товарищи все не могли унять хохот после того, как я перевел им слова баварца.

Из-за всей этой истории мы, разумеется, потеряли много времени, но зато окончательно убедились, что немцы уходят из окрестностей Орлеана, причем наши пленные эвакуировались последними.

Мы двинулись дальше по дороге, зашли в несколько деревень, но нигде не встретили ни одной живой души. Дома стояли пустые с заколоченными окнами и дверями, ни единого огонька в окне, ни одной дымящейся трубы. Казалось, все вокруг вымерло.

Однако на подходе к небольшому хутору, состоявшему из нескольких домов, ветер донес до нас запах домашней еды.

— Пахнет кровяной колбасой.

— Ну, значит, здесь пруссаки. Всем приготовиться.

Мы осторожно приблизились к дому, из которого доносился соблазнительный запах, но оказалось, что противника в нем не было и в помине. В доме находились три старых крестьянина, которые ни под каким видом не соглашались открыть дверь и вступили с нами в переговоры через приоткрытое окно.

— Вы выходили сегодня из дома?

— Понятно, что нет.

— А баварский обоз видели?

— Понятно, что видели.

— Они ушли из Орлеана?

— Одни ушли, другие остались.

— А куда направились те, что ушли?

— В сторону Артене и они очень спешили. Вся дорога была забита лошадьми и повозками.

— Так кто-нибудь остался в Орлеане?

Тут один крестьянин стал утверждать, что в Орлеане остались тысячи баварцев, а другой уверял, что ни одного. В общем, отвечали они настолько противоречиво и сбивчиво, что мы ничего не смогли понять. К тому же ни один из них в последние дни не бывал в Орлеане и не мог знать, что там творится.

Из окрестностей Кульмье мы вышли в пять часов вечера, а к предместью Орлеана подошли только к девяти. В самом предместье не было ни души, дома стояли пустые и вдобавок ко всему дождь хлестал, как из ведра.

Наша "армия" насчитывала лишь четырнадцать человек, и было бы безумием пытаться всей кавалькадой въехать в город. Омикур выстроил отряд вдоль высокой стены и объявил, что в город он намерен проникнуть в сопровождении лишь одного человека. Честь сопровождать его он, разумеется, оказал мне.

— Если мы не вернемся через два часа, — сказал он офицеру, которого оставил за старшего, — значит, мы убиты или нас взяли в плен. В таком случае поворачивайте назад и ищите отряд.

Затем, обращаясь ко мне, Омикур сказал:

— Слезай с лошади, оставь ребятам саблю и карабин, а с собой возьми только револьвер.

Я так и сделал, и мы, застегнув шинели на все пуговицы и подняв воротники, отправились в город.

— Послушай, — сказал Омикур, — если мы нарвемся на патруль, ты спасаешься первым.

— Но командир ведь ты.

— Сейчас моя очередь спасать тебя. Я твой должник и хочу рассчитаться.

Мы вошли в город и обоим показалось, что опасаться там, на первый взгляд, было нечего. Мы не увидели ни часовых, ни выставленных постов. Ничто не говорило о том, что город занят противником. Если баварцы остались в Орлеане, то после сегодняшнего поражения им следовало быть начеку. Но, с другой стороны, если они покинули Орлеан, то почему в городе чувствуется какое-то оцепенение? Почему в половине десятого вечера все двери и ставни домов наглухо закрыты?

Вскоре мы заметили, что в одном доме сквозь ставни пробивается лучик света.

— Надо постучать и расспросить жильцов, — сказал Омикур. — Глупо шагать по большому городу, как по дремучему лесу.

Он постучал, но вместо ответа в доме погасили свет, а звуки, проникавшие сквозь ставни, разом стихли.

— Откройте, мы свои.

Жильцы явно совещались, но открывать двери или окна по-прежнему не спешили.

— Они решили, что мы из полиции.

— Или воры.

Пришла моя очередь стучать, и я сильно заколотил в окно, рискуя разбудить соседей и привлечь внимание прусских патрулей, если они еще оставались в городе.

Наконец за закрытыми ставнями приоткрылось окно.

— Вы кто? — спросил мужской голос.

— Мы ваши друзья, французы.

— А зачем стучите? У нас ничего нет.

— Откройте окно или я его высажу. Именем закона.

Моя угроза выглядела нелепо, но она возымела действие. Ставни приоткрылись.

— Что вам надо?

— Немцы еще в городе?

— Все ушли.

В этот момент открылась дверь дома и на пороге появился человек с зажженным фонарем. Увидев наши шинели и фуражки, он воскликнул:

— Вольные стрелки! Бегите, несчастные, из-за вас и мы погибнем.

— Но немцы ушли, и к тому же они сегодня потерпели поражение.

— Они скоро вернутся.

— Да они же бегут.

— Они вернутся и тогда из-за вас нам конец.

Ставни перед нашим носом захлопнулись, и на этом разговор окончился. Больше от жильцов ничего добиться не удалось. Омикур разозлился, но потом, видимо, вспомнил, как после сдачи Орлеана пруссаки жгли в городе дома. В итоге мы оба решили, что нам стоит с пониманием отнестись к чувствам запуганных жителей. К тому же на месте разрушенных домов остались почерневшие от огня стены, стоявшие словно немые свидетели расправы пруссаков с поверженным врагом. Люди, испуганные нашим появлением, конечно, не забыли запах недавних