Совершенно не похоже на возвращение в воспоминание на живой временной линии. Там ты постепенно вступаешь во владение собственным телом, окунаясь в текущие ощущения. При этом все исполнено действия, энергии.

Здесь ничего такого нет.

Барри вдруг понимает, что наконец-то оказался в настоящем моменте.

Кто он сейчас ни есть, кем ни сделался, но он чувствует неведомую ему прежде свободу. Он уже не ограничен трехмерным пространством и спрашивает себя – не это ли имел в виду Слейд, говоря о той дороге, которой прошел? Выходит, Слейд тоже вот так воспринимал Вселенную?

Непостижимым образом Барри разворачивается внутри самого себя и смотрит назад сквозь…

Он не понимает, сквозь что.

Вернее, понимает, но не сразу.

Барри застыл на передней кромке чего-то, напомнившего ему снятую с длинной выдержкой звезду на ночном небе, только это что-то – такая же часть его самого, как рука или рассудок, отдаляющаяся назад, закручиваясь в сияющую фрактальную спираль, невыразимо загадочную и прекрасную. И он понимает – на необъяснимом самому себе уровне сознания, – что это и есть его изначальный путь в этом мире, содержащий в себе все его существо, оформившееся в воспоминаниях.

Всех, которые у него когда-либо были.

Всех, которые сделали его тем, кто он есть.

Однако этот путь – не единственный, от него ответвляются другие, извиваясь сквозь пространство и время.

Барри ощущает воспоминания того из путей, где не дал Меган попасть под машину.

Три коротких пути, в конце каждого из которых он умер в отеле Слейда.

Последующие жизни, которые они с Хеленой прожили, пытаясь предотвратить конец света.

И даже созданные им ответвления последней жизни в Антарктиде – расходящиеся веером лучики памяти, обозначающие те десять раз, что он умер в капсуле, чтобы еще немного побыть рядом с ней.

Все они больше ничего не значат.

Теперь Барри в первоначальной временной линии, и движется против течения реки собственной жизни, прорываясь сквозь позабытые воспоминания и осознавая наконец, что память – это все, из чего он состоит.

И все остальное тоже.

Когда игла сознания прикасается к воспоминанию, пластинка его жизни начинает вертеться, и Барри оказывается в запечатленном мгновении…

Запах прелых листьев, холодное дыхание осени. Он сидит на аллее Центрального парка и плачет – они с Джулией только что развелись.

Он снова движется против течения…

Все быстрей…

Сквозь неисчислимые воспоминания.

Их больше, чем звезд, – словно он глядит сейчас во Вселенную, которая и есть он сам.

Похороны матери, он смотрит на нее, лежащую в открытом гробу, прикасается рукой к ее холодной, окоченелой руке, всматривается в лицо и думает – разве это ты?

Меган на тротуаре – раздавленная грудная клетка превратилась в сплошной синяк.

Он находит ее тело совсем рядом с домом.

Почему именно эти моменты, думает Барри.

Он ведет машину через городские предместья темной, холодной ночью где-то между Благодарением и Рождеством, Джулия на пассажирском сиденье рядом, Меган на заднем, все молчат и внимательно разглядывают сквозь окна мигающие огнями гирлянд дома. Краткое затишье посреди жизни, между бурями, когда все ненадолго сделалось именно таким, каким и должно быть.

Он снова отрывается и все стремительней несется сквозь тоннель, обдираясь о его состоящие из воспоминаний стены.

Меган за рулем его «Тойоты», пробившей задним бампером дверь гаража, красная от стыда, заливается слезами, а руки все еще сжимают руль, да так, что костяшки пальцев побелели.

Зеленые от травы коленки Меган, ей шесть лет, она только что играла в футбол, разрумянилась и совершенно счастлива.

Меган делает первые неуверенные шажки в их бруклинской квартирке.

Что сейчас происходит на самом деле?

Он впервые касается дочери в роддоме – дотрагивается ладонью до ее крошечной щечки.

Джулия берет его за руку, ведет в спальню первой квартиры, которую они сняли вместе, усаживает на кровать и говорит ему, что беременна.

Быть может, это последние секунды в депривационной капсуле в Антарктиде, и Барри заново переживает ускользающую от него жизнь?

Он возвращается домой после первого свидания с Джулией, испытывая воздушную легкость эйфории – кажется, он встретил свою любовь.

Что, если все это – лишь последние электрические разряды в умирающем мозге? Лихорадочная активность нейронов, искажающая восприятие действительности и вызывающая к жизни случайные воспоминания?

И это именно то, что, умирая, испытывает каждый?

Тоннель – и свет в его конце?

Фальшивый рай?

Означает ли это, что перезапустить первоначальную временную линию не удалось и что конец света наступил навсегда?

Или он выпал из времени, затянутый неимоверным весом черной дыры собственных воспоминаний?

Его рука на гробе отца, и он со всей ясностью осознает, что жизнь – мука, и лучше никогда не будет.

Ему пятнадцать лет, его вызывают с урока в кабинет директора, он видит там в кресле заплаканную мать и безо всяких слов понимает – с отцом случилась беда.

Сухие губы и дрожащие руки девочки, которую он впервые поцеловал в восьмом классе.

Мать катит магазинную тележку мимо полок с кофе, он тащится следом, в кармане у него украденная конфета.

Утро, он стоит рядом с отцом у дверей их дома в Портленде, штат Орегон. Птицы умолкли, все вокруг притихло, холодно, словно глубокой ночью. Лицо всецело поглощенного моментом отца поразило его даже больше, чем само затмение. Да и часто ли ты видишь родителей впечатленными до глубины души?

Он лежит в постели на втором этаже фермерского дома девятнадцатого столетия в Нью-Гемпшире, где живут бабушка с дедушкой, а налетевшая с Белых гор летняя гроза напитывает влагой поля и яблоневые сады, барабанит по жестяной крыше.

Ему шесть, он валится с велосипеда и ломает руку.

Сквозь окно падают солнечные лучи, тени листьев танцуют по стене над кроваткой. Вечереет – он и сам не понимает, откуда ему это известно, – сквозь стены в детскую доносится песенка, которую напевает мать.

Его первое воспоминание.

Барри не в состоянии этого объяснить, но чувство такое, что он всю свою жизнь искал именно его, что сейчас его сознание затягивает соблазнительная гравитация ностальгии, потому что это – не просто квинтэссенция всех воспоминаний о доме, это самое лучшее время в его жизни. Прежде чем он узнал, что такое боль.