Прежде чем потерпел неудачу.

Прежде чем потерял тех, кого любил.

Прежде чем познал, что такое – просыпаться по утрам в ужасе от того, что твои лучшие дни уже позади.

Ему кажется, что он мог бы сейчас забраться в это воспоминание, как старик забирается в мягкую, теплую постель. И навсегда остаться в прекрасном мгновении. Поскольку иначе может быть значительно хуже. А вот лучше – вряд ли.

Так ты вот этого хочешь? Застыть навеки в натюрморте воспоминания – поскольку жизнь разбила тебе сердце?

Сколько жизней он успел прожить в состоянии непрерывного сожаления, маниакально и саморазрушительно раз за разом возвращаясь к лучшим временам, к тем моментам, когда, казалось, все еще можно было изменить? Да он почти все время жил, глядя в зеркало заднего вида.

Пока не встретил Хелену.

Эта мысль нисходит на Барри, словно молитва: я больше не хочу смотреть назад. Я готов принять то, что иногда жить больно. И больше не попытаюсь сбежать – будь то посредством ностальгии или кресла памяти. Все это одна и та же хрень.

Жизнь, которую можно переиграть, – это не жизнь. Наше существование – не то, что имеет смысл подкручивать или оптимизировать ради того, чтобы избежать боли.

Быть человеком – значит чувствовать красоту и боль, и одно невозможно без другого.

И – он снова в кафе.

Воды Гудзона голубеют и приходят в движение. Цвет возвращается к небесам, в лица посетителей, в окружающие здания, в каждую поверхность. Барри чувствует, как в лицо с реки дует холодный утренний воздух. Ощущает запах пищи. Мир вдруг оживает, взрывается звуками – вокруг разговаривают и смеются люди.

Он дышит.

Моргает.

Улыбается со слезами на глазах.

И наконец делает шаг к Джулии.

Барри

4 ноября 2018 г.

Кафе расположено в живописном местечке на берегу Гудзона, вблизи Вестсайдского шоссе. Барри и Джулия коротко и неловко обнимаются.

– Как ты? – спрашивает она.

– Нормально.

– Я рада, что ты пришел.

Пробегающий мимо официант принимает у них заказ на напитки, а время в ожидании кофе естественно провести за ни к чему не обязывающей беседой.

Сегодня воскресенье, в кафе полно народу, и в первую неловкую минуту, когда никто из них не знает, с чего начать, Барри подвергает свои воспоминания пристальной проверке.

Его дочь погибла одиннадцать лет назад.

Вскоре от него ушла Джулия.

Он никогда не встречал ни Маркуса Слейда, ни Энн Восс Питерс.

Не возвращался в собственное воспоминание, чтобы спасти Меган.

Эпидемии синдрома ложной памяти не было.

В сознании миллиардов человек время и действительность не рассыпались на части.

И он никогда не видел Хелену Смит. Все те жизни, что они прожили вместе, пытаясь спасти мир от последствий изобретения кресла, отброшены на свалку мертвых воспоминаний.

Ни тени сомнения – он чувствует это спинным мозгом. Это самая первая, изначальная временная линия.

Барри поднимает взгляд на Джулию и произносит:

– Я тоже рад тебя видеть.

Они говорят про Меган, про то, чем она, на взгляд каждого из них, сейчас бы занималась. Барри едва удерживается, чтобы не сказать Джулии, что ему это в точности известно. Что он видел это своими глазами – в уже недостижимом воспоминании. Что их дочь стала бы энергичней, разносторонней и добрей, чем они в состоянии вообразить, пытаясь отдать должное памяти о ней.

Когда приносят заказ, он вспоминает, как Меган в этот день сидела за столом рядом с ними. Он готов поклясться, что ощущает ее присутствие почти физически, словно фантомную боль в отрезанной конечности. И хотя ему больно, боль эта уже не способна раздавить его, как бывало раньше. Воспоминание о дочери вызывает боль, потому что в жизни было нечто прекрасное, пусть его больше и нет. То же самое – и с Джулией. И со всеми остальными его потерями.

Когда они с Джулией проживали этот момент в предыдущий раз, то говорили про Адирондакские горы, про озеро, откуда берет начало Гудзон. И вокруг вилась бабочка, напоминавшая Барри про Меган.

– Ты стал лучше выглядеть, – говорит Джулия.

– В самом деле?

– Да.

Поздняя осень. Барри кажется, что реальность тверже с каждой минутой. И никакие сдвиги ей не грозят. Воспоминания о других временных линиях делаются все более зыбкими. Даже Хелена кажется скорее ускользающей фантазией, чем женщиной, к которой он прикасался, которую любил.

Реальность – не призрачное воспоминание об ударной волне, сметающей на его глазах Верхний Вест-Сайд. Реальность – это звуки города, люди за столиками вокруг него, бывшая жена, воздух, заполняющий легкие с каждым вдохом.

Для всех, кроме Барри, существует лишь одно прошлое. В нем нет противоречий. Нет ложных воспоминаний. О мертвых временных линиях, в которых разражались хаос и катастрофа, помнит только он.

Приносят счет. Джулия хочет заплатить, Барри отбирает счет и бросает на стол собственную кредитку.

– Спасибо, Барри.

Он протягивает руку над столом и берет ее ладонь, отметив, как в глазах у нее вспыхивает удивление этим ласковым жестом.

– Я должен тебе кое-что сказать, Джулия.

Он смотрит на Гудзон. С воды веет прохладный ветерок, но солнце ласково пригревает плечи – приятный контраст. По реке вверх и вниз движутся прогулочные катера с туристами. С шоссе доносится неумолчный гул машин. В небе перекрещиваются тающие следы множества самолетов.

– Я долго был зол на тебя.

– Знаю, – отвечает она.

– Я думал, ты меня бросила из-за Меган.

– Возможно. Я и сама не знаю. Мне было так тяжко, что я просто не могла дышать с тобой одним воздухом.

Барри качает головой:

– Думаю, если бы нам удалось вернуться в те дни, когда Меган была жива, и каким-то чудом предотвратить беду, наши пути все равно бы разошлись. Думаю, нам было суждено прожить вместе лишь какое-то время. Наверное, смерть Меган сделала его короче, но, даже останься она жива, сегодня мы все равно бы разошлись.

– Ты правда так считаешь?

– Да, и хочу попросить прощения за то, что злился. За то, что только сейчас это понял. У нас с тобой было столько радостных моментов, но я долгое время не мог этого оценить. И, оглядываясь назад, чувствовал лишь обиду. Вот что я хотел тебе сказать: даже будь такое в моих силах, я не стал бы ничего менять. Я благодарен за то, что ты вошла тогда в мою жизнь. За то время, что мы были вместе. За Меган и за то, что она родилась у нас. И не могла родиться ни у каких других родителей. Я не хотел бы изменить ни секунды из нашего прошлого.