– Уже бегу, советник.

– Да, а кошелек оставь мне – и мы в расчете.

Старик кинулся исполнять приказ. Горлас, в первый раз получивший возможность взвесить кошелек на руке, удивленно поднял брови. Да тут жалованье горного мастера за целый год, не меньше – и вероятно, все сбережения Мурильо до последнего совета. Втрое больше, чем проценты, которые болван задолжал. С другой стороны, если бы тот подзадержался, чтобы отсчитать точную сумму с намерением все прочее оставить себе, Горласу пришлось бы сейчас избавляться от двух трупов вместо одного, так что, может статься, не так уж мастер и туп.

День удался, решил Горлас.

Итак, вол двинулся в долгий путь обратно в город, ковыляя по мощеной дороге, а в телеге у него лежало тело человека, который, может статься, был излишне поспешен в решениях, который, вероятно, был уже слишком стар для игр со смертью, но никто не мог бы сказать, что у него не было сердца. Никто не мог сказать, что ему недоставало храбрости.

И тут встает серьезнейший вопрос – если доброго и храброго сердца недостаточно, то что же нужно еще?

Вол чуял запах крови, что ему совершенно не нравилось. Так пахнут хищники, и еще охотники, и это порождало беспокойство в самой глубине его животного мозга. Чуял вол и запах смерти, тот, казалось, тянулся следом, и сколько бы неуклюжих шагов он ни делал, запах не ослабевал, чего вол понять не мог – но, по правде сказать, и не пытался.

Горевать животное не умело. Единственная доступная ему печаль была о себе самом. Пусть с его двуногими господами все и по-другому.

Мухи, которые тоже не задавали вопросов, роились вокруг, день медленно угасал.

Шан рыкнула, выгнулась и обернулась к Локку. Огромный, покрытый белой шерстью зверь не стал дергаться и отскакивать, просто затрусил в сторонку, вывалив язык, словно от хохота. За ними внимательно наблюдал с небольшого расстояния Блед. Шан, все еще скаля клыки, вновь скользнула в высокую траву.

Бэран, Бельмо, Крест и Зубец при виде всего этого даже не замедлили бега – в конце концов, случилось оно далеко не в первый раз – и продолжали двигаться, образуя собой неровный полумесяц, у которого Крест и Зубец замыкали фланги. С небольшого подъема к юго-западу за ними следили антилопы – поверни одна из Гончих хоть чуть-чуть голову, и они тут же унеслись бы прочь так быстро, как только позволили бы ноги, отбивая сердцами лихорадочную барабанную дробь мутного ужаса.

Но сегодня Гончие Тени охотиться не собирались. Ни на антилоп, ни на бхедеринов, ни на чернохвостых оленей, ни на земляных ленивцев. Всем этим животным, что проводили жизнь в состоянии либо блаженной неприметности, либо ужаса, не было нужды перескакивать из одного в другое – во всяком случае, не из-за огромных Гончих. Что же до степных волков, неуклюжих коротконосых медведей и живущих в высокой траве коричневых кошек, на расстоянии десяти лиг отсюда их сейчас не было вообще – они устремлялись в бегство, почуяв даже легчайший запах.

Высоко над Гончими плавали Великие вороны – крошечные точки на голубом своде.

Шан не нравились двое новых компаньонов – грязно-белые кляксы с мертвыми глазами. Особенно ее раздражал Локк, который предпочитал передвигаться так же, как и она, причем неподалеку от нее, скользя словно призрак, невидимый и неслышный. Самым же досадным было то, что в этом умении он от нее не отставал.

Однако отказываться от одиночества она не собиралась. Нападать и убивать, на ее взгляд, было намного приятнее одной. Локк же все усложнял, а она не терпела сложностей.

Где-то далеко позади за ними двигалась погоня. За свою очень и очень долгую историю Гончие Тени не раз становились объектом охоты. Чаще всего охотникам приходилось впоследствии пожалеть о своем решении, будь оно вызвано мгновенным импульсом или инстинктивной потребностью, продиктовано неким хозяином или пылающей в душе ненавистью. В любом случае оно оказывалось фатальным.

И однако же совсем изредка подобная охота оборачивалась для Гончих столь утонченным удовольствием, что они не разворачивались навстречу преследователям, но позволяли погоне длиться и длиться. Приплясывая, уходили с дороги от преследующей их ярости, слепой жажды.

Любые предметы отбрасывают тень. Если свет пылает ярким пламенем, тень может уплотниться, приобрести резкие контуры, подернуться рябью движения. Тень – это отражение, однако не все отражения правдивы. Иные тени лгут. Обман задействует воображение, а воображение порождает страх, или, возможно, все наоборот, и это страх разжигает воображение, неважно. Теням от того только лучше.

Темная магия разума может сделать реальным все воображаемое. Зверя – и отбрасываемую им тень. Тень зверя – и породивший ее свет. Они отрываются друг от друга, становятся отдельными, обращаются в кошмар.

Философы и дураки могут утверждать, что сам по себе свет не имеет формы, что он обретает существование, обрисовывая формы других предметов, и зависит от того, открыты ли глаза наблюдателя. Что без всего этого он незаметен и даже невидим. В отсутствие предметов свет ни с чем не взаимодействует, не рассеивается, ничего не обрисовывает и не отражает. Просто льется и льется. Если это так, то свет – уникальное явление во вселенной.