огня и думал о чем-то, улыбаясь собственным мыслям.

А Збита, глядя на него, пожимала только плечами, жалея его за то, что в ее глазах было неразумием.

Приближался час ужина, когда Воронок, все время лежавший спокойно, вдруг вскочил и, навострив уши, но не лая, подбежал к дверям. Пес был на диво смышленый и никогда зря не поднимал тревоги, поэтому все с любопытством следили за ним.

А тут вдруг на дворе раздалось конское ржание, и по этому звуку все в усадьбе — Збышек, Збита, Хабер, если бы даже очутились в преисподней, узнали бы коня, на котором два года тому назад уехал Мартик.

Все с криком повскакали с мест, как будто бы уж услышали голос самого молодого пана. Збышек чуть не упал на пороге, так заторопился, за ним спешили Хабер и Збита.

А у ворот раздалась песенка, которую столько раз все они слышали, когда, бывало, Мартик возвращался немножко навеселе из Кракова.

Бором, лесом, голый, босый

Иду, куда глаза несут.

У Збышка, который сам взялся отодвинуть засов от дверей в сени, так дрожали руки, что он выронил тяжелую колоду и едва успел отодвинуться, а то бы ему ноги разбило.

А у ворот стоял, держа коня за узду, сам Мартик!

Лица его не видно было в темноте ночи, но отец узнал сына и протянул к нему руки.

Збита стояла рядом с ним, но слова застряли у нее в горле, из него вырывалось только радостное всхлипывание.

И оба повели сына в дом, поближе к огню, чтобы увидеть его. Збышек, едва не вскрикнул, взглянув на него при свете. Как же сын изменился за эти два года, побывав в хорошей школе жизни!

Это уж не был тот разжиревший, ко всему равнодушный человек, который, бывало, два года тому назад возвращался по вечерам из Кракова после попоек; это был настоящий рыцарь. Он стал как-то выше, держался прямо, с сознанием своей силы и достоинства; лицо его покрылось здоровым загаром, в глазах светилось оживление и веселье. А панцирь его так и сиял, хоть смотрись в него, плащ был весь расшит, а пояс и меч из литой меди блестели, как золото; у пояса висел чудесный нож; шлем, сетчатая кольчуга на шее и руках, все это было новое, красивое и сидело на нем, как влитое. Так он стоял во всей красе перед родителями, давая им полюбоваться на себя и как бы говоря:

— Ну видите, что я даром времени не терял? И, смеясь, показывал два ряда белых зубов.

— Мартик, Мартик! — повторяли вокруг него.

Збышек с победоносным видом обернулся к жене. Исполнилась его мечта, именно таким надеялся он увидеть сына!

Воронок, свернувшись у ног его, обнюхивал его, радостно повизгивая, и выражал такой восторг, как будто у бедного песика была человеческая душа.

Тут вдруг все спохватились и принялись усаживать гостя и расспрашивать его. Особенно горячо интересовался всем Збышек, но Мартик, словно кто замазал ему рот, ни на какие расспросы не отвечал. Улыбался плутовски и немножко насмешливо, но что-то таил про себя. Едва-едва можно было выцедить из него несколько слов.

— Повоевали мы с паном, — сказал он, — видел и холод, и голод. Спасались мы бегством и скрывались у Амадая, дай ему Бог здоровья. Он-то нам и помог больше всех. Прежде чем пристали к нам свои, наняли мы венгерское войско. А когда уж нас было порядочно, тогда и шляхта стала к нам подходить, особенно из тех, что похрабрее. Сначала взяли мы Пелчиск, потом скоро сдалась и Вислица. Чехи убежали из нее. За нею взяли Млев.

Он весело рассмеялся.

— Ха, ха, теперь уж у нас есть и друзья, и войско, а там воеводы и каштеляны, с тех пор как не стало Вацлава.

Наклонившись к отцу, он прибавил, понизив голос:

— Того и гляди, Краков будет в наших руках.

Збышек поднял кверху молитвенно сложенные руки, а потом принялся обнимать сына.

— Так ты, верно, вырвался, чтобы нас повидать, и долго не останешься с нами?

Отец и сын взглянули в глаза друг другу.

— Гм! — загадочно произнес Мартик. — Кто знает? Пан отпустил меня, чтобы я немного отдохнул.

Збышек возразил с неудовольствием:

— Или ты обманываешь меня, или ты что-нибудь набедокурил. Кабы ты был хорош, князь бы не отпустил тебя так легко, потому что теперь он особенно нуждается в лучших людях!

Мартик громко и весело рассмеялся.

— Избави Бог, батюшка! Пан так мною доволен, что сулил мне золотые горы. Я у него самый первый, самый верный слуга, но вот…

Он вдруг оборвал, как будто ножом отрезал, и изменившимся голосом прибавил, садясь на лавку:

— Видите ли, после двух лет мне следовало бы немного отдохнуть.

Но Збышек недоверчиво качал головой.

— Что же ты был бы за воин, если бы тебе надо было отлеживаться, пока другие бьются? Кто втянется в эту жизнь, тому сидение в душной хате покажется горше смерти.

Мартик, видимо, не обращал внимания на выговоры отца и не терял веселости. Он обнимал старика, ласкал Воронка, улыбался матери, смеялся над Марухой, что она не вышла замуж, поддразнивал Хабера соседской девкой, а о себе ничего не хотел говорить и даже не пытался оправдаться.

— Я должен остаться здесь на некоторое время! — говорил он отцу. — Я соскучился по Кракову и по сводницкому пиву у Шелюты или в погребке под ратушей. Хочется мне немного пожить прежней жизнью.

Отцу это, видимо, не нравилось, но мать, обрадованная, одобрительно кивала головой, соглашаясь с сыном, что так будет лучше. Хотела наглядеться на него.

Тихий, печальный дом зажил новой жизнью, все в нем ожило и повеселело. Даже Воронок, объятый несвойственным его возрасту весельем, хватал зубами щепки и играл с ним. Недоставало только, чтобы он захватил, как щенок, собственный хвост и завертелся волчком.

Видя, что из сына силой ничего не выпытаешь, Збышек перестал расспрашивать его о настоящем и забросал вопросами о том, как ему жилось у милого его сердцу пана.

Теперь и Мартик всем сердцем разделял отцовское обожание малого князя.

— Вот это пан! — восклицал он. — Другого такого нет на всем свете! С ним пошел бы на край света! Если бы он в ад пошел, то и там с ним нечего бояться, он отовсюду сумеет вырваться. Если бы видели его во время битвы, когда он, захватив зубами узду, начинает работать обеими руками.

— Да я с ним ходил в бой, — прервал его Збышек. — Знаю я его. Сил-то у него к старости не убавилось.