class="p1">— Странный он человек, — вскричал сын, — хоть и мал ростом! Сквозь стены видит… гонит неприятеля по следу, как будто заранее знает, куда тот пойдет, откуда надо заходить и где схватить. А как скажет, так все и сбудется. С ним шутки плохи! Злому он не потатчик; если что прикажет, должен исполнить или не жди пощады! Он никого не помилует. А к кому добр, хоть к ране прикладывай.

— А что я тебе говорил! — с торжеством вскричал Збышек. — Таким он был при мне, таким и остался.

Кроме этих восторженных рассказов о князе, старик ничего больше не услышал от сына. Он повторял только, что должен прожить у них некоторое время, а завтра с утра поедет на целый день в Краков.

Збышку и это не понравилось.

— Зачем это в Краков? — заворчал он. — Теперь чехи всего боятся, всех людей остерегаются. Думаешь, не знают они, где ты был и с кем дружбу водил? Увидят, пронюхают и еще схватят…

Мартик потряс головой.

— Не возьмут они меня, — сказал он. — Я не так глуп, чтобы лезть им на глаза. Я знаю Краков, как собственный карман, есть У меня там приятель, и знаю я, куда мне там пойти, а идти я должен. Если бы меня заметили и спросили, скажу, что я был в Силезии и служил там. Ничего они мне не сделают. Подпою стражу и сбегу от них.

И повторил с особенным ударением:

— Я должен, должен ехать в Краков.

Этот вечер и ночь прошли почти без сна. То один, то другой снова и снова начинал разговор, и прерывавшаяся было беседа опять завязывалась.

И только под утро, выпив согретого пива, все улеглись спать. Около полудня крепко спавший Мартик проснулся. Старики уж пообедали без него, не решившись разбудить усталого и тяжелым каменным сном спавшего воина.

Протерев глаза и убедившись, что было уж поздно, Мартик пришел в дурное настроение и принялся бранить Хабера за то, что не разбудил его раньше и испортил ему весь день.

Но делать было нечего. Одевшись, сел за стол и, наскоро поев, оседлал коня и приоделся: день уж склонялся к вечеру. Отец очень не советовал ему ехать в такую позднюю пору в город, но он, не слушая его, повторял свое.

— Хотя и поздно, но я должен ехать.

— Уж, верно, сегодня не вернешься?

— Вернусь или нет, но заглянуть туда мне необходимо.

Тут мать вмешалась и, грозя ему, заворчала, что ему, верно, не терпится увидеть поскорее немку Грету, о которой он раньше говорил, что очень ею увлекается.

Мартик рассмеялся.

— А почему бы нет? — сказал он. — Хотя за эти два года мало ли что могло с ней случиться? Девка была веселая, живая, красивая, и отец у нее богатый, за ней давали полдома и лавку, а потом и еще обещали! За нее сватались чехи и немцы, и всякая шушера, а я ей всегда говорил, что она должна быть моей. И так и будет! Если ее выдали замуж, я ее мужа убью.

Он говорил это со смехом, но видно было, что эта Грета очень ему пришлась по сердцу.

— Страшно я тосковал по ней! Хоть бы мне раз взглянуть в эти ясные очи, что мне улыбались иногда.

— А что тебе в немке? — рассердился отец. — Хоть бы она была самая красивая на свете, что немка, что жидовка — другое племя, и напрасно ты о ней думаешь.

Мартик разразился смехом.

— Ну нет! — воскликнул он. — Женщина, хоть бы была язычницей, если красивая, обращается в христианство поцелуем. Я, если полюблю, сделаю из нее, что захочу. А эта Грета будет моей.

Збита перекрестилась и принялась выговаривать сыну, но это его нисколько не трогало. Мартик, солдат, не один раз участвовал в завоевании городов, а в городе, схватив девушку, понравившуюся ему, не спрашивал никогда, какой она крови, и потому уговоры отца и матери ничуть не убеждали его. Он был одной из тех отчаянных голов, за грехи которых расплачивался Локоток и даже ходил на покаяние в Рим; так безобразничали они в женских монастырях.

Збышек знал эту черту в характере сына, но, может быть, и у него лежало что-нибудь на совести, а он на старости лет не хотел об этом упоминать, и потому он первый замолчал.

Несмотря на уговоры родителей, Мартик под вечер поехал в город.

Как только он скрылся из виду, старики вернулись домой опечаленные: ведь только что они снова нашли его! Сула не скрывал перед женой своего беспокойства за сына. Чехи были злы, жестоки, подозревали каждого в измене; немцам тоже нельзя было верить, да и среди своих не все внушали доверие.

Долго ждали Мартика родители; уж петухи пропели во второй раз, когда он вернулся на рассвете. И хоть времени в дороге было достаточно, чтобы выветрить запах пива, легко можно было узнать, что он загостился у Шелюты.

Старик вздохнул свободно, заметив, что он возвращается в добром расположении духа, напевая и улыбаясь сам с собою.

Мартик живо обратился к матери.

— Я видел-таки Грету, матушка, — сказал он. — Еще не скоро она будет моей, а все-таки будет в конце концов! Никто меня не остановит! Ее уж выдали без меня замуж, но, слава Богу, мужа ее убили во время ссоры на пивоваренном заводе. Отец ее умер, она вдова, стала еще красивее и сама себе госпожа!

— Что тебе за дело до нее! — возразила мать. — Не пойдет за тебя замуж богатая мещанка, да и ты не поженишься с ее лавкой!

— Ну поженюсь не поженюсь, я об этом не думаю, — весело отвечал Мартик, — а время проведу с ней весело. Она и покутить, и посмеяться любит, а если кто и дальше пойдет, она из этого шума не сделает. Правда, мне до нее мало дела, но вот люблю ее, что бы там ни говорили, и она должна быть моей.

Не понравились эти легкомысленные речи старику, и он перевел разговор на самого Мартика, радуясь, что чехи не захватили его. Мартик на это пренебрежительно махнул рукой.

— Чехи! — сказал он. — Да они сами едва ли выберутся живы оттуда! Уж скоро будет им там тесно!

Мартик, проголодавшись в дороге, попросил, чтобы ему дали поскорее поесть перед тем, как идти спать. Родители осторожно расспрашивали его о том, что он делал в Кракове.

— Да еще ничего не делал, надо сначала оглядеться, — отвечал он. — Почти никого не видал и ни с кем не разговаривал, потому что засиделся и застрял у вдовы.