Тем не менее, у Светланы по-прежнему были причины тревожиться. КГБ не упускал ее из виду. Она получила неожиданное письмо от некой Бойко, работающей в советском посольстве, которую немного знала в Москве. Бойко хотела встретиться и поговорить, даже предлагала передать детям письмо или посылку: «Я часто думаю о вас по вечерам. Есть ли хоть кто-то, с кем вы могли бы поговорить? Я знаю американцев, они безразличны к жизни других людей и ничем не интересуются». Совершенно неожиданно какая-то незнакомая женщина заинтересовалась ее одиночеством. Светлана была уверена, что это письмо продиктовали агенты КГБ.

В октябре офицер ЦРУ Дональд Джеймсон писал Джорджу Кеннану:

Возможно, вы уже знаете от Светланы или от Алана Шварца, что к ней еще несколько раз пытались подобраться Советы. Дело с письмом от мадам Бойко… только часть всей истории. Два офицера КГБ в Нью-Йорке недавно упоминали, что имели с ней контакты. В обоих случаях содержание сказанного ими сводилось, по всей видимости, к тому, чтобы прикрыть попытку вынудить Светлану вернуться в Советский Союз по семейным обстоятельствам.

Отзывы на «Двадцать писем к другу» начали появляться в конце сентября и, как можно было предсказать, отражали скорее политические взгляды критика, чем художественные достоинства книги. Бертрам Вольф, автор биографий Ленина, Троцкого и Сталина, писал в «Чикаго Дейли Ньюс»: «Воспоминания [Аллилуевой] уводят нас в мир, где люди и их образ жизни для нас совершенно незнакомы, в мир мрачного великолепия Кремля, интриг и подозрений, шпионажа, абсурдных обвинений и кровавой чистки». Артур Шлезингер закончил свой обзор в «Атлантик» замечанием о том, что русские очень недовольны выходом книги и вопросом: «Как бы американцы чувствовали себя, если бы в год пятидесятилетия Декларации независимости англичане за месяц до Четвертого июля опубликовали книгу воспоминаний дочери Джорджа Вашингтона, где величайшие достижения представлены как афера и фальшивка?» Но он же написал, что русские не правы: «Эта книга написана не в погоне за сенсацией и никого не предает. Это голос больной совести и измученного сердца». В книжном обозрении «Нью-Йорк Таймс» Ольга Карлайл, автор рецензий на произведения на русском языке, семью которой отправили в ссылку после победы большевиков в 1917 году и которая помогла вывезти роман А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» на Запад, выражала изумление: «Быть дочерью Сталина и остаться человеком — это само по себе достойно восхищения. А мы видим, что Светлана остается именно такой».

Но были и негативные отзывы. В «Лондон Таймс» Артур Кестлер развенчивал книгу: «Мы не были готовы услышать эту милую домашнюю женщину, принимающую нас за милые домашние отражения». Рецензия журналиста Александра Верта в «Нейшн» была озаглавлена: «Светлана: кому она нужна?» Он до смешного упрямо настаивал, что Светлана якобы неверно указала время своего романа с Каплером. Он был в Москве как раз тогда, когда об их связи ходили слухи. Элизабет Хардвик жаловалась, что Светлана так часто мелькает на страницах газет, что читать ее книгу — это как получить устаревшую новость.

Восемнадцатого октября — Светлана запомнила день, поскольку он был очень важен для нее — она встретилась с Александрой Львовной Толстой, восьмидесятитрехлетней дочерью знаменитого автора «Войны и мира». В 1920 году большевики посадили ее в тюрьму, потом освободили, но Толстая предпочла уехать в Америку. Светлана приехала к Александре Львовне в Вэлли Коттедж, округ Рокленд, в колонию, которую Толстая основала, руководствуясь принципом своего отца о «непротивлении злу насилием». Это была поистине невероятная встреча двух дочерей. Светлана почти поклонялась Толстому, она много раз бывала в его имении в Ясной Поляне. Во время традиционного русского обеда с борщом, гречневой кашей, ржаным хлебом, водкой и селедкой Светлана сказала, что хотела бы помочь Толстовскому фонду.

К концу октября Светлана, как и обещала, начала распределять деньги из своего благотворительного фонда. «Нью-Йорк Таймс» сообщила об этом одной строкой: «Миссис Аллилуева пожертвовала 340 тысяч долларов». В том числе было пожертвовано 90 000 долларов — организациям, поддерживающим нуждающихся русских за границей; 50 000 долларов — Толстовскому фонду; 10 000 долларов — Обществу поддержки русских детей, расположенному в Нью-Йорке; 5 000 долларов — Фонду возрождения русских писателей и ученых в изгнании; 5 000 долларов — «Новому журналу», диссидентскому литературному журналу в Нью-Йорке, известному осуждением процесса Даниэля-Синявского; 10 000 долларов — Русскому детскому дому в Париже и 10 000 долларов — детской деревне Песталоцци в Швейцарии. О пожертвованиях в «Нью-Йорк Таймс» сообщил ее адвокат Эдвард Гринбаум.

Александра Львовна Толстая думала, что предложение Светланы помочь Толстовскому фонду — обычная дань вежливости. В интервью «Таймс» она сказала, что миссис Аллилуева «прекрасная, очень искренняя женщина. Я думаю, она очень страдает. Русские должны быть к ней помягче». Редактор «Нового русского слова», старейшей газеты на русском языке в США, уклончиво отметил: «Если дети должны отвечать за грехи отцов, то мы творим то же самое, что коммунисты делали в России».

Седьмого ноября во время празднования юбилейной пятидесятой годовщины Октябрьской революции по американскому радио звучали бесконечные славословия в адрес социалистического строя со стороны левых радикалов. Светлана выключила приемник. Для нее это был день скорби — годовщина смерти матери.

Как и большинство выходцев из советского блока, Светлана не одобряла левых радикалов. Она с огорчением смотрела на марши протеста против войны во Вьетнаме, которые в 1967 году проводили хиппи. «Что ж, нигде нет идеального общества», — резко говорила она. И добавляла: «Зато здесь человек может уехать, куда хочет».

К концу октября она нашла для себя новый дом. Полковник Руфь Биггс, с которой Светлана познакомилась через Джорджа Кеннана, пригласила ее пожить в своем доме в Бристоле, Ньюпорт. Биггс была на самом деле подполковником в отставке, она служила в Женской вспомогательной службе вооруженных сил США во время Второй мировой войны. У Руфь были хорошие связи в Вашингтоне, и она помогала Светлане искать информацию о судьбе ее сводного брата Якова. До сих пор никто точно не знал, что с ним случилось в 1943 году в фашистском лагере: покончил ли он с собой или был застрелен при попытке к бегству. Светлана провела в доме Биггс следующие полтора месяца. Они целые дни проводили в большом саду, откуда открывался холодный простор залива Наррагансет, и в долгих прогулках по берегу залива к океану. Полковнику удавалось держать репортеров на расстоянии. Светлане была очень нужна такая передышка. Она писала Джоан Кеннан:

У меня было такое трудное время — и вот теперь, когда [я живу] у полковника Биггс (с ее черными котами), когда я расслабилась и пытаюсь забыть обо всех тревогах, я понимаю, как вымоталась. Мне кажется, что вся моя сила ушла в прошлое лето, осень, книгу, отзывы, интервью и всю эту грязную пропаганду, которая продолжает идти из Москвы. Все это вымотало меня, у меня больше нет сил этому сопротивляться.

Девятого декабря в «Нью-Йоркере» литературный критик и специалист по России Эдмунд Уилсон, который еще не встречался со Светланой, опубликовал большую статью, после которой Светлана больше не могла жаловаться на непонимание. Немногие критики имели такое влияние, как Уилсон. Он жестко критиковал журналистов — из-за своего желания сделать сенсацию из ее истории, они опошлили и упростили Светлану. «Штерн» породил сомнения в ее правдивости. Журналисты на телевидении были враждебны, как будто хотели ее унизить. «Эсквайр» пал ниже всех, опубликовав фотографию Светланы с усами ее отца, демонстрируя, что она должна нести ответственность за его позорное поведение.