Луис, эта ночь была настоящим кошмаром. Я не смогла заснуть, все думала о несчастном животном в гараже. Мы были вдвоем во всем доме…

Я мрачно и удрученно думала о своей жизни, что я совсем как та крыса — меня никогда и никто по-настоящему не любил, я никому не нужна…

Эта крыса была как что-то очень ПЛОХОЕ в моей душе.

И через полчаса позвонил Бурги и сообщил мне ужасную новость о Кеннеди [Роберт Кеннеди был убит в ночь на пятое июня].

Я и так уже была в плохом настроении, а ужасная новость еще раз ДОКАЗАЛА, что в мире нет никакой справедливости. И тогда мне в голову пришла мысль, что все так плохо, потому что Луис меня больше не любит.

Трудно сказать, как такой человек, как Луис Фишер, мог прореагировать на подобное письмо. Искренность письма и сила ее чувств могли его тронуть. Он знал о ее жизни и был гораздо ближе знаком со смертью, чем она. Но он был слишком циничным и слишком практичным человеком, чтобы дать ей то, в чем она нуждалась.

Роман продолжался и держался в секрете. Когда Кеннаны пригласили ее на обед, Светлана сказала, что было бы хорошо, если бы к ним присоединился мистер Фишер. Тот звонил ей каждый день в десять часов утра и заезжал на Элм Роад на час или два. Она читала ему главы из книги, над которой работала. Когда Фишера не было в городе, а это случалось часто, Светлана писала ему нежные письма и требовала подтверждения того, что он к ней по-прежнему привязан. Она еще раз взорвалась, когда услышала, что Фишера видели в обществе женщины по имени Дейдра Рэндалл. Ее подозрение было, конечно же, правильным, но он, должно быть, поспешил разуверить ее. Он то возвращался в ее жизнь, то стремился из нее исчезнуть.

Ловушкой для Светланы стало то, что, как и Федор Волькенштейн, Фишер поощрял ее работу над книгой. Она напряженно трудилась над новой рукописью, но, в то же время, писала Фишеру: «Мне нужна помощь. Это не значит, что мне нужен редактор, советчик или соавтор, нет, но я очень нуждаюсь в помощи обстоятельств, в помощи атмосферы, которая окружает меня… Мне нужно твое присутствие… даже молчаливое».

Тем не менее, чтобы понять этот роман, важно знать, кем Фишер был на самом деле. А он по своей натуре был романтическим хищником. Он завоевывал доверие женщин, но совершенно не собирался соответствовать их ожиданиям, если уж он их уже завоевал. Светлана просто была одной из многих в длинной череде женщин, которые влюблялись в Луиса Фишера.

Тем временем, спустя пятнадцать месяцев после ее побега из Советского Союза, политические вихри над головой Светланы никак не стихали. В апреле, когда Роберт Рейл и его жена Рамона вернулись из Индии, начальник Рей-ла в ЦРУ попросил его принять ответственность за дело Светланы. В этой роли Рейл должен был отвечать не только за то, чтобы у нее все было в порядке, но и за ее максимальное «использование» в интересах американского правительства. Была идея сделать Светлану центром «пропагандистской кампании» против Советского Союза.

Рейл сказал, что это плохая мысль. Если они попытаются сделать Светлану «значимой в обществе персоной, выступающей против СССР», она поймет, что ею манипулируют и может обратиться против США. Он отказался от этого задания и стал работать под прикрытием, помогая группам эмигрантов и обеспечивая вывоз и публикацию диссидентской литературы. Это была захватывающая работа: один из агентов Рейла вернулся из СССР с «целым ящиком рукописей Надежды Мандельштам».

После его отказа начальник Рейла обратился к Дональду (Джейми) Джеймсону. Это было правильное решение. Светлана стала быстро доверять Джейми, он ей очень нравился. Когда Джеймсон приезжал к ней в Принстон, она говорила Луису, что ее «невидимый друг» из Вашингтона снова в городе.

Возможно, именно Джеймсон помог Светлане получить «вид на жительство». В июне 1968 года она села на автобус до Нью-Йорка, чтобы получить регистрационную карту и новое разрешение на въезд. Алан Шварц сопровождал ее в офис Службы иммиграции и натурализации США. «Мы оба очень волновались, прямо как школьники перед экзаменом, — писал она Фишеру. — Я на самом деле почувствовала себя гораздо спокойнее, когда все закончилось. Когда я вчера ехала на автобусе домой, то чувствовала себя совсем-совсем дома».

Светлана рассказала Фишеру, что, когда она была в городе, Генерал [ее адвокат Эдвард Гринбаум] дал ей очередной «урок астрономии», как они называли разговоры о ее финансах. «Мне было очень трудно, и я поняла совсем мало, но я старалась». Ее деньги были вложены от имени фирмы «Гринбаум, Вольф & Эрнст» в нью-йоркский банк, который ежемесячно переводил определенные суммы на ее банковский счет в Принстоне. Если Светлана хотела сделать более крупные покупки, ей приходилось просить своих адвокатов перевести ей деньги на покупку вперед.

Одной из таких покупок, которые она сделала в то лето, стал бутылочнозеленый четырехдверный седан «додж». С этой машиной Светлана не расставалась десять лет. Она мечтала, как отправится в поездку через всю страну, но у нее не было водительских прав. По вечерам Светлана сидела за рулем своего нового автомобиля, вспоминая, как подростком каталась по улицам Москвы вместе со своими двоюродными братьями Аллилуевыми. В конце концов, сын садовника предложил научить ее пользоваться автоматической коробкой передач. Она сдала экзамен и получила права. Теперь Светлана могла ехать, куда захочет.

В июле, когда Светлана закончила предисловие и первую главу своей новой книги, она подписала контракт с «Харпер & Роу» и получила пятьдесят тысяч долларов аванса (на этот раз «Копекс Энтертэинмент» в сделке не участвовал). Эта сумма отражала среднюю прибыль, вырученную с продаж «Двадцати писем к другу». Как и опасалась Памела Макмиллан, Гринбаум перепродал права на публикацию по частям слишком много раз. Поэтому люди читали самые интересные отрывки в прессе и не покупали книгу. Но для Светланы деньги не имели особого значения, она была счастлива вернуться к работе.

Она писала целыми днями, сидя на задней террасе, поставив печатную машинку на стул, босиком, в шортах и майке. Воздух лета наполнял аромат свежеподстриженных газонов. Писала Светлана по-русски, мысли ее текли потоком. Делая перерывы, она выходила в местную продуктовую лавочку на Нассау Стрит, чтобы купить еды, или в хозяйственный магазин миссис Уркен, чтобы пополнить остальные запасы у дружелюбной миссис Уркен. Иногда она ездила на автобусе в Нью-Йорк, чтобы встретиться со своим редактором Диком Пассмором в «Харпер & Роу». У них завелась привычка ужинать вместе в маленьком ресторанчике, называвшемся «Веселый шиллинг» на Лексингтон-авеню. Бифштексы там были отличные, и слепой пианист тихо играл на пианино. Собака-поводырь лежала у его ног.

Светлана по-прежнему получала так много писем, что секретарь ей был нужен больше, чем всем ее адвокатам и агентам. Но одно письмо особенно глубоко ее тронуло. Оно пришло от русского писателя Аркадия Белинкова:

18 августа 1968 года

Дорогая Светлана Иосифовна!

Я прочитал Вашу книгу четыре месяца назад в Москве, но, конечно, оттуда не мог написать Вам о ее огромном значении, высоких литературных достоинствах и роли в нашей судьбе. Такие книги люди читают ночь напролет, запоем, выписывают из них цитаты, которые потом расходятся по всему городу, и принимают такой вид, что первоисточник уже не узнать. Вы москвичка, Вы должны все это хорошо помнить.