И уже очутившись на улице, Феврония вдруг до полного ужаса испугалась мысли: а откуда поручику и капралу вообще известно это имя – Глафира Турлина? Ясное дело, они ее ищут. А если ищут, то найдут! Это мнимого Шлоса сыскать невозможно, потому что он исчез, испарился, как Дух Святой. А Глафира Турлина есть фигура реальная. И хоть живет она под чужим именем, и документов у нее никаких нет, Феврония все равно верила, что чернявый и ушастый ее непременно схватят, потому что сведения о ней они могли получить только от Озерова.

Эта пиявка толстая, ненасытная, так она называла своего второго жильца, давно был у нее на подозрении. За квартиру платит неаккуратно, ведет себя заносчиво, а ходит при этом всегда с таинственным видом и очень любит совать нос в чужие дела. Ужо сейчас она придет домой, и всю душу из него вытрясет. Наверняка негодница Глафира сболтнула ему лишнее.

Но вернувшись на каретный двор, она несколько поостыла и решила прежде поговорить с самой Глафирой. Внутренний голос подсказывал ей, что-то во всей этой истории не так. Одно ясно, дело обрастает новыми подробностями и полицейские роют землю вокруг обоих Шлосов, как заправские землекопы.

14

Разговор с Глафирой был трудным. В самих апартаментах кума запрещали повышать голос. Здесь привыкли к сдержанности, да и положение таинственной жилички призывало к тишине. Поэтому Феврония, выкрикивая ругательные слова, шипела, как змея. Господи, прости меня грешную. Ажно вспотела вся от напряжения. А Глафира все одно твердит: «Никаких откровенных разговоров с Озеровым не вела». А потом обнаглела и советы стала давать:

– Вы, тетенька, гоните его с квартиры, пока не поздно, потому что он шпион. Я это в самый первый день почувствовала.

Да как же его прогнать, если он за два месяца задолжал?

Расстались они плохо. Феврония была категорична.

– Вот что я тебе скажу, моя милая. Уходить тебе надо от кума Нестора Порфирьевича. Если тебя здесь найдут, то подведешь ты под розыск честных людей.

– Да куда же мне идти?

– Назад, в свою деревню Вешенки. Небось там тебя никто не съест. Три дня даю тебе на сборы. Тебе, правда, собираться, только подпоясаться. Но сейчас зима. Я сама тебе зимнюю одежонку справлю. Но помни, у меня на тебя бумага есть. Как только получишь наследство, я ее тут же по суду и предъявлю.

Глафира не стала спорить. Круг замкнулся. Мечтам о театре тоже не суждено осуществиться. Жизнь ее кончилась. И не надо выть в голос, потому что мертвецы обычно бесчувственны.

Феврония не пришла на третий день, записки от нее тоже не было. Глафира решила сама ничего не предпринимать. Если ей суждено быть арестованной – пусть. А чем жизнь в Сибири хуже, чем супружество с ужасным помещиком Барановым? Да и возьмет ли он ее бесприданницей? Остается только у Марьи в приживалках жить. Уж лучше арест.

Так размышляла она, стоя, как обычно у окна. Фонарщик давно совершил свой вечерний обход, и теперь свет в круглом фонаре сиял как диковинный цветок. Но сейчас не фонарь ее интересовал. Она ждала появления извозчика, который доставил бы Февронию. Предстоящий разговор уже не страшил. Добилась она своего, на Глафиру напало полное бесчувствие.

Вдруг в стекле возникло неясное отражение, отразился чей-то силуэт, мужской, вот что странно. Откуда мог появиться мужчина в ее комнате? Приведение, не иначе, подумала она с усмешкой, и вдруг узнала в посланце темных сил черты Степки Кокошкина. Перетрудилась ты, милая, на работе в мастерской. Мерещится шут знает что.

Не будем скрывать, она думала об этом молодом человеке, думала с обидой. Уж который раз он ее обманул! «Рассчитывай на мою помощь!» – все пустые слова. Лик обидчика, совершенно безмолвно проступивший на стекле, озадачил Глафиру. Она словно окаменела, и только голос заставил ее повернуться.

– Здравствуй, Глаша.

– Ты как сюда попал?

– Хозяин привел, Нестор Прохорович. А как до дома добраться, Феврония объяснила. Она мне все рассказала.

– Ну и что? – Глафира строптиво повела плечом. – Ты тоже считаешь меня преступницей?

– Да кто я такой, чтоб тебя судить.

– Жалеть меня пришел. Жалостливый, да? Что молчишь? Про заговор Феврония тоже тебе рассказала?

– Глупости все это. Не может быть сейчас никакого заговора. От добра добра не ищут.

– Твои бы слова да Богу в уши. Это ты в добре живешь, а я в постоянном страхе. Ты личико-то расслабь. Улыбку изобрази, как положено.

– Сесть можно?

– Да хоть ложись, если устал.

Степан осторожно примостился на крытом крестьянским ковром сундуке, спина прямая, взгляд напряженный. Кашлянул нерешительно, поискал глазами икону, перекрестился, вздохнул.

– Я Глаш, вот что тебе скажу. И гулять вокруг да около не буду. Погулял уже, хватит. Родители мои далеко, твоих вообще нет. Это я к тому, что сватов посылать некому. Я по нашему рассуждаю, по-деревенски. Я прямо тебе скажу, – он покосился на нее и выпалил: – Выходи за меня замуж.

Глафира поймала этот косой взгляд и фыркнула. Вот так же Добрый косился на нее, пытаясь угадать, что она дальше сделает – вскочит верхом или привяжет к ближайшей березе. Ты не конь, ты военный офицер. И нечего на меня коситься. Вид у Глафиры был совершенно неприступный.

– Я это не с бухты-барахты говорю, – продолжал Степан, напуганный молчанием Глафиры. – Я думал об этом. Ведь это сразу решение всех твоих бед. Будешь ты Глафира Кокошкина, и никто, ни масоны, ни заговорщики, ни полиция, тебя не сыщут. Со священником я договорюсь. Я уж и деньги на тайное венчание скопил.

Глафира отметила про себя это словосочетание – «твоих бед». Не наших, не общих, а твоих. Защитник выискался!

– И много скопил? – ехидно осведомилась она.

– Ты, Глаш, не ерепенься. Сколько, Глаш, надо, столько и скопил.

– Я тебе не Глаша, а Глория. Понял? Глория Турлина, покойного графа Бутурлина дочь.

– Понятно. Не пойдешь, значит, за меня? Неровня я тебе. Я это всегда чувствовал.

Глафира быстро прошлась по комнате, щеки ее пылали.

– Глупости ты говоришь. Ровня, не ровня! Кто ж так деву к венцу зовет? Ты, Степка, ровно младенец. А может, старик, сединами убеленный. Женятся-то по любви, а не по обстоятельствам. Иль забыл? Я уже от одних обстоятельств сбежала. Баранов, плешивый старик, и тот мне руки целовал, на одно колено становился…

– На колени встать немудрено, – прошептал Степан. – Ты знаешь, что я тебя люблю.

– Да разве так любят? Что ты понимаешь в любви-то? Ты когда в армию свою поехал, меня спросил? Папенька-маменька запретили со мной встречаться, а ты и рад-радешенек, что депеша из полка пришла.

– Неправда! Я тебя спрашивал! Я тебя с собой звал.

– Ага, звал, – она едко рассмеялась. – Как, мол, приеду в Петербург, сразу тебе весточку пришлю. Пришлю весточку, а ты приезжай ко мне тайно. Как, мол, приедешь, так и обвенчаемся.