– Откуда это? – спросил он прерывающимся голосом.

– Принесли. Только что. Сказал, отдай молодому барину в руки.

Щлос ослабил тесемку – золото! Деньги он пересчитывал уже в своей комнате. Немцы любят точность, но взволнованный Альберт никак не мог вспомнить сумму, каковая хранилась в этом кошельке в тот злополучный вечер, когда он свалился без сознания. Естественно, в дороге он тратил и много. Маменька учила его записывать каждый пфенинг, но где там было записывать. Будем считать, что деньги вернули ему полностью. Но кто вернул? Привидение?

Он так разволновался, что сам, без помощи слуг, стал укладывать собственные вещи. Скорее из этой окаянной страны! Сегодня деньги вернули, завтра опять отнимут. Он мог бы предположить, что золото послал ему Розенберг, но тот никогда бы не выслал их с посыльным. Подобная сумма передается только из рук в руки. Но все это чушь, чушь! Откуда взялся его кошелек?

Шлос уже смеялся в голос, душа его ликовала.

– Иван, закладывай карету! Впрочем, можешь вызвать извозчика. Да, я уезжаю. Да, я не дождусь барина. Мне нужно торопиться. Ипполиту Ивановичу передай, что я никогда не забуду его благодеяний. Я его вечный должник, понял? Так и передай.

Альберт знал заранее, что проживет должником всю жизнь и при этом не будет угрызаться совестью. Главное, скорее, скорее… Прочь из этого дома! Видеть слезы старика, еще чего доброго за коленки начнет хватать…Непереносимо.

За пятнадцать копеек извозчик довез Шлоса до пристани, оттуда катер доставил его в Кронштадт. Дело на таможне решилось быстро, и уже через два дня он стоял на палубе корабля и с радостью смотрел, как удаляется от него, тает в утреннем воздухе берег опасной и непонятной России. Как они говорят-то? Россия-матушка… ха-ха-ха!

Горе Ипполита Ивановича было неописуемо. По его словам, он «обеспамятел»: метался по городу, обходил знакомые дома, искал своего ненаглядного. Все тщетно! Я не перенесу этого удара, твердил он, глядя на икону, – я умру, сгорю заживо!

Но ему предстояло перенести еще одно тягостное событие, тягостное если не по сути, то по тем последствиям, которые оно вызвало. Ему предстояла встреча с Глафирой.

16

Когда Екатерина писала свой «Наказ», она и не думала о совершеннолетии сына. Также еще ничего не предвещало грядущих бед, как то чуму, волнения в Москве и страшный Пугачевский бунт, поэтому прилежно конспектируя Монтескье и Беккария, императрица сама верила, что своим литературным трудом будет «содействовать счастью и благосостоянию народа». Вольтер за трудолюбие обозвал ее пчелой, и теперь Екатерина называла Россию «своим ульем».

«Наказ» был написан для депутатов будущей Комиссии для сочинения проекта нового уложения, то есть для создания новых русских законов. Депутаты были созваны в Москве в июле 1767 года, заседать начали в Коломенском дворце. «Наказ» начинался словами: «Господи, Боже мой! Вонми ми и вразуми мя, да сотворю суд людем твоим по закону святому судити в правду». Далее следовали слова о нравственных обязанностях человека и правительства, патриотизме, гуманности, любви к ближнему. Депутаты читали «Наказ» и плакали от счастья и умиления.

Затем начались споры и прения. Как пишет сама Екатерина, она «дала им волю чернить и вымарывать все, что хотели». «Комиссия для сочинения нового проекта уложения» заседала два года, «чернила и вымарывала», но дело до конца так и не довела, поскольку была распущена из-за войны с Турцией. Государыня нашла это дело более насущным, чем написание новых законов.

«Наказ» был издан малым тиражом после основательной чистки и правки. Мало того что на деле он стал всего лишь литературным произведением, так его еще и запретили для широкого пользования. Сенатский указ по этому поводу сообщал, что труд государыни писался исключительно для присутственных мест и выдавать его на руки разрешалось весьма ограниченному кругу лиц. И Боже избавь, сей труд переписывать от руки! Самиздат и в XVIII веке строго наказывался.

Историки говорили про «Наказ», что до высказанных Екатериной идей еще Запад не дорос, а она, мол, вознамерилась высадить его на тощие российские земли. Но я думаю, что главная причина запрета книги не в этом. Сочиняя свой труд, Екатерина увлеклась, конечно, как всякая увлекающаяся натура, и при этом вовсе не думала о последствиях. Законность, вот что она ставила во главе угла.

Но прошло время, и императрица поняла, что «Наказ» в первую очередь направлен против нее самой, потому что трон русский она занимала незаконно. К 1774 году от той, которая бредила идеями энциклопедистов, мало что осталось. Многие либеральные замашки уже исчезли без следа, но ум, то есть способность мыслить аналитически, дальновидно, здраво, изворотливо и гибко, остался при ней.

Она внимательно читала протоколы допросов заговорщиков. Шишковский требовал новых арестов. «Надо брать прямо по списку!» твердил он, но императрица жестко держала своего пса за ошейник. Кого брать-то? Дипломата Репнина? Или генерал-аншефа Чернышева, вице-президента Военной коллегии. Уж если кого арестовывать, то начинать надо с Панина Никиты Ивановича, хотя его нет в списке. Павла тоже нет…

Но это и понятно. Конспирация. Однако подробности смуты в общих чертах проясняются. Камешек к камешку, кирпичик к кирпичику…Уже ясна была роль капитана-поручика Наумова. Филерам удалось узнать, что сей Наумов предпринял поездку к старцу Макарию. Этого не допросишь, но большого ума не надо, чтобы понять, зачем Наумов мотался в монастырь. Во всех переворотах заговорщики прежде всего стараются заручиться поддержкой церкви. Случай помог, помре Наумов, туда ему и дорога.

Бакунин на допросах твердит, что его с Наумовым связывала только принадлежность к одной масонской ложе. Бакунин по доброй воле не назвал бы имени капитана Наумова, и про знакомство со Шлосом вряд ли бы обмолвился, не получи охрана прямо в руки странное письмо, в котором Бакунина упреждали об опасности. После этой перехваченной записки допросы пошли живее. Давно пора с масонами разобраться. Очень ценным оказался доклад Мусина, бывшего полицейского. По смешной случайности именно Бакунин помог Мусину «внедриться» в ложу вольных каменщиков. Кстати, Мусин во всем выгораживает Бакунина.

Поручики Вернов и Кныш тоже единодушны. Ни о каком списке они понятия не имеют. Шишковский умоляет разрешить допрос с пристрастием, но Екатерина категорично запретила пытки. Она пугачевских мерзавцев не велит на дыбу поднимать, а уж здесь, в столице, и подавно зверствовать не даст.

Придавать этому делу вес, все равно, что раздувать тлеющие угли. Дуй – получишь полноценный костер. Проще водой залить. Здесь и ковшика достанет. Вылей сей ковшик и сделай вид, что ничего не было. Назовем эти гвардейские игры не заговором, а брожением, а лучше – конфузом. И главное, чтобы слухи об этом конфузе не просочились в народ. Одно дело, злодей поднял бунт. Здесь все понятно, и Европе легко это объяснить. Но совсем другое, когда собственная гвардия вознамерилась лишить ее престола. Гвардия есть оплот государства, и не должна подвергаться пересудам.