– Так или иначе… – эхом повторила Марти. Она лежала на полу, поджав колени к груди: недавно дремала, теперь проснулась, напоминала большого готического младенца. – Крыси, эй. Не смей подыхать, слышишь? Не смей бросать нас в этом дерьме.

Кирилл упрямо смотрел на нее, хотя глаза резало. Легкие по-прежнему не отказали, да и абсцессы, по ощущениям, не стали больше. Он плохо понимал, что с ним происходит, перестал осознавать, хуже ему или лучше, может он дать ей такое обещание или нет. Похоже, растерянность отразилась в его глазах. Кажется, Марти никогда не видела его растерянным. Она зажмурилась и сжалась сильнее.

– Развеешь мой прах над морем, если что? – прокашлявшись, спросил Крыс.

– Слушайте, идите к черту, – довольно вежливо попросил Рей, как раз запустивший в волосы пятерню и откинувший пряди со лба. Он глядел с той же угрюмой угрозой, с какой и в первую встречу.

– Я вас тоже успел полюбить, – улыбнулся Кирилл. Это была правда.

Боль пронзила его всего до кончиков пальцев ног, кости заломило, он захрипел, а потом закричал. В его крови кто-то с кем-то сражался.

Через час температура мальчика-крысы начала падать, резко и сильно. Он провалился в бред, в котором чего только не видел, от белых инопланетян до летающих ананасов. Ему все чудились волны, в которых тонули девочка-хорек, белая кошечка и красный петух; чудилось странное лиловое солнце, а потом почудилось вовсе дикое: что крыса-странник, положивший голову на край его подушки и так и не снявший респиратор, спит глубоким сном. А вот девочка-хорек на полу не спала. Она спорила с кем-то, стоящим на пороге.

– Уходи.

Мальчик-крыса решил, что это смерть.

– Рассказывай, – возразил незнакомец и засмеялся. – Давай. Мне даже все равно, кто будет слушателем. Эта история просто должна прозвучать.

– Зачем тебе это? – спросила девочка-хорек, села, поджала колени к груди. Она казалась напуганной и усталой.

– Затем, что все существа хотят жить, а все истории – быть рассказанными.

Девочка-хорек молча взяла что-то, стоящее рядом. Свою кроссовку. И бросила незнакомцу в голову. Тот пропал. Мальчику-крысе стало так весело оттого, что в его смерть – в смерть же? – бросили обувью, что он невольно засмеялся. И не почувствовал во рту привкуса крови. Девочка-хорек посмотрела на него и приложила палец к губам. Спросила тихо:

– Хочешь сказку?

Мальчик-крыса не хотел больше засыпать и потому кивнул. Он любил мрачные сказки девочки-хорька не меньше, чем те, что сочиняли медовая куница и белая кошечка. Когда он зашевелился, крыса-странник тоже открыл глаза и согласился послушать историю. Девочка-хорек присела на край кровати. Она излучала тепло и свет. В ее глазах ни того ни другого по-прежнему не было. Трое взялись за руки. Что им еще оставалось?

Та страна терялась в пестрых лоскутах других, пока однажды туда не пришел воин из-за гор. Он победил в бою короля, заняв его трон. Тогда никто не знал революций и интриг, все решалось мечом. Кто выжил – прав.

Новый король ни в чем не походил на местных жителей: кожа его отливала слоновой костью, глаза сверкали синевой, а волосы чернели врановым крылом. На доспехах его меч прежнего короля не оставил ни следа. На плаще непривычного в этих краях фиолетового цвета были два лотоса в алом круге и чудище с горящими глазами. А как заразительно король смеялся, как танцевал на празднествах, как певуче звучала его речь!

Весть о короле разнеслась далеко. Раньше люди и не запоминали правителей: те убивали друг друга чаще, чем менялась погода. Но Валаар – так он назвался – был из тех, кого помнят долго. Он отличался обаянием и щедростью, расточал милости и всегда первым шел на молитву. В Дни Покаяний пуще всех стегал себя плетьми. С улыбкой, со смехом, радуясь так, будто очищается от страшнейшего на свете греха.

Некоторые считали его святым, иные – чернокнижником, но ни те, ни другие не прекословили ему. Сам он даже не звал себя королем, отчего-то ему близок был намного более простой титул – барон. Так он просил соратников величать себя. Когда вернейший спросил почему, Валаар тонко улыбнулся и шепнул: «Скромность. Скромность, мой друг, ведь я жалкое безродное создание, король лишь по прихоти судьбы. Барон мне в самый раз».

Родословной его действительно никто не знал, не знал и истинной силы. Шептались, что он принадлежит к правителям ныне исчезнувшего волшебного народа и что ему подчиняется сильнейший Зверь, Песий Царь, порождение похоти болотного змея и небесной волчицы, пожиратель плоти. Но чудовище это никто не видел, видели только дворнягу, крупную, свирепую и глупую, вечно таскавшуюся за Валааром и евшую с его стола.

Сердцем королевства он сделал Тэрнэринн Безвестный. Замок возник в одну ночь на месте ветхой крепости прежнего короля, от которой осталась лишь часовенка. Отчего-то Валаар ее не тронул. Отчего-то часто молился именно там, поднимая вечно улыбающееся лицо к своду.

В Тэрнэринн король созывал любимых рыцарей. Никто не мог просто так покинуть крепость, равно как и пройти в нее: ворота охранялись. Валаар кого-то поджидал. Кого он мог высматривать, стоя на крыше башни? Он часто там стоял, и лицо его было то мрачнее тучи, то веселее шутовской гримасы. К слову, шутов он не держал. Говорил: «Каждый сам себе и шут, и мудрец».

В рыцарях король ценил силу и ум. Одним из сочетавших эти достоинства был Аварэн Леф, глава совета вассалов. К нему Валаар прислушивался, ему доверял тайны, с ним порою откровенничал, ему впервые назвался бароном.

Валаар любил шахматы. Для него игра была сродни «Книге перемен», отвечавшей на вопросы. Перед битвой он выбирал рыцаря для партии; если партия оказывалась удачной, то и армия побеждала. Играл он всегда на одной доске, фигурами из алебастра и обсидиана. То была единственная вещь, которую Валаар принес, появившись в этих краях, и единственная, которая всегда была с ним. Он дорожил ею так, что даже не оставлял в сокровищнице.

Приближенных он звал «мои фигуры». Но люди, в отличие от пешек, коней и слонов, часто гибли; Валаару не удавалось их собрать, хотя он жаждал даже не тридцати двух идеальных соратников, а всего шестнадцать. И как жаждал! Как злился, теряя очередного человека в бою, из-за чумы, на турнире! Он довольно странно