Провизия для пищи или доставлялась каждому куреню после раздела царского хлебного жалованья, или покупалась на общественные деньги всего куреня, всегда хранившиеся в куренной скарбнице под ведомством куренного атамана.

Войдя в курень, казаки находили кушанья уже налитыми в «ваганки», или небольшие деревянные корыта, и расставленными в ряд по краям сырна, а около ваганков разные напитки – горилку, мед, пиво, брагу, наливку – в больших деревянных коновках с привешанными к ним деревянными коряками, или михайликами. Прежде чем сесть за сырно, товарищи становились в ряд друг подле друга, крестились на иконы, читали молитву о насущном хлебе и потом уже рассаживались вдоль стола на узких скамьях, предоставляя всегда место в переднем углу, под образами, около лампадки и карнавки, непременно куренному атаману. Жидкая пища бралась ложками, твердая – руками; рыба подавалась на особом железном стябле, представлявшем собой род плоских ваганков с небольшой шейкой для процеживания через нее ухи[635], и непременно головой атаману – как отец голова, то ему и начинать с головы. «Сей обычай, до рыбы касающийся, по всем куреням и зимовникам одинаков был», – утверждает Никита Корж; печеного хлеба совсем к столу не подавали: его употребляли больше те, которые жили в предместье Сечи собственными домами или в паланках собственными зимовниками[636]. Кушанья запивались разными напитками посредством металлических чарок, а чаще всего посредством деревянных михайликов, вместимостью от трех до пяти и даже больше обыкновенных наших рюмок: «А у инчого такий корик, то в нёму можно и мызерного жидка утопыти»; «А у якого така чарка, шо й собака не перескоче». Отобедав чем Бог послал, казаки вставали из-за стола, крестились на иконы, благодарили сперва атамана, потом куренного кухаря: «Спасыби, братику, що ты нагодував казакив!» Затем бросали каждый по шагу, то есть по мелкой монете, а по желанию и больше того, в карнавку для закупки провизии к следующему дню и, наконец, выходили из куреня на площадь[637]. На собранные деньги кухарь покупал необходимую провизию к следующему дню, причем если оставленных в карнавке денег оказывалось мало, то куренной атаман должен был додать кухарю из куренных доходов. Время от обеда до ужина проводилось в тех же занятиях. Вечером, по заходу солнца, казаки вновь собирались в курени; здесь они ужинали горячим ужином; после ужина одни тот же час молились Богу и потом ложились спать, зимой в куренях, летом и в куренях, и на открытом воздухе; другие собирались в небольшие кучки и по-своему веселились: играли на кобзах, скрипках, наганах, лирах («реллях»), басах, цимбалах, козах, свистели на сопилках-свистунах, – одним словом, на чем попало, на том и играли, и тут же танцевали. «А танцуют, бывало, так, что против них никто на всем свете не вытанцует: весь день будет музыка играть, весь день будут и танцевать, да еще и приговаривать:

Если музыка перестанет играть, то они заберут в руки скамьи, с одного конца возьмется один, а с другого другой, станут друг против друга и танцуют»[638]. Третьи просто пели песни без пляски и музыки; четвертые забирались в курени, садились в них по уголкам, зажигали свечи и играли там в карты, а чтобы не беспокоить светом спящих товарищей, сверху прикрывали себя своими кафтанами[639]. То была игра в «чупрундырь», во время которой победивший столько раз таскал за чуб побежденного, сколько у последнего оставалось на руках очков в картах.

В дни больших праздников, например Рождества Христова и Святой Пасхи, запорожские казаки в течение целой недели ходили поздравлять с праздником к кошевому, судье, писарю и есаулу, приносили им подарки, потчевались и угощались разными напитками и во время угощений стреляли из пушек[640]. В дни тезоименитств высоких особ русского императорского дома, по окончании божественной службы и молебного пения, духовные и светские чины великороссийского и малороссийского звания, какие случались на ту пору в Сечи, также войсковые старшины и куренные атаманы собирались все в курене кошевого атамана, принимались здесь «со всякою учтивостью» и пили по чарке горилки[641]. Но особенно торжественно встречали запорожцы день 6 января каждого нового года. В этот день, с раннего утра, все казаки, пехота, артиллерия и кавалерия собирались на площадь перед церковью и стояли здесь рядами по куреням, без шапок, до окончания божественной службы; все были одеты в лучшие платья, вооружены лучшим оружием; над каждым куренем развевались особые раскрашенные знамена, которые держали хорунжие, сидя на огненных и прекрасно убранных конях. По окончании Божественной литургии из церкви выходил настоятель с крестом в руке, за ним попарно шли иеромонахи с евангелиями, иконами, все в дорогом облачении, за духовенством стройно, рядами, с развевающимися корогвами и тяжелыми пушками двигались казаки; за казаками – масса простого народа, а все вместе высыпали на середину Днепра, на Иордань. Тут все становились рядами и слушали службу. Когда архимандрит в первый раз погружал крест в воду, то казаки в один выстрел залпом ударяли так громко и сильно, что от того удара «земля стонала», а зрители покрывались дымом, застилавшим всех, подобно тьме, и не позволявшим видеть друг друга; успокоившись на несколько минут, дав время пройти дыму, а настоятелю – еще два раза погрузить крест в воду, казаки вновь стреляли и на этот раз палили столько, сколько кому угодно было[642].

В обыкновенные праздничные дни запорожские казаки нередко развлекали себя кулачными боями: для этой цели они собирались вечером на сечевую площадь, разделялись на две лавы, или партии, из коих одна составлялась из верхних, другая из нижних куреней, и вступали в бой; в этих боях они нередко ожесточались до того, что наносили друг другу страшные увечья и даже один другого убивали[643].

Описанное времяпровождение запорожских казаков отличалось сравнительно скромным характером с тем временем, когда они возвращались домой из военных походов. «Сечь умела только пить да из ружей палить», – метко выразился о запорожских казаках бессмертный Гоголь. И это совершенно справедливо. Сечевые казаки, как свидетельствует очевидец, имели такую вольность, что никаких работ не исполняли, но всегда гуляли и пили, и так до конца свою жизнь проводили[644]. Оттого и поется в их песнях: