Скоро появился и Виген. Навой сделал шаг вправо, уступая ему место. Начальник стражи встал, опустив руку на спинку княжеского кресла, оглядел гридней и удовлетворенно кивнул своим мыслям.

На миг в торжественно-солнечном чертоге, даже гранитные стены которого сегодня казались не столь серыми, стало тихо. И потому отчетливо послышался скрип двери и размеренные шаги, заставившие гридней еще сильнее выпрямить спины.

Вошел князь.

Таким Младе уже приходилось видеть его в тот день, как не случился их с Жданом поединок. Другое дело, что тогда ее мало что вокруг занимало, кроме противника – по сторонам она не глазела. Князь сегодня был одет истинно так, как полагается правителю: расшитая рубаха из синей цатры, рукава подхвачены серебряными обручьями; на плечах – корзно цвета старого ариванского вина с богатым собольим воротником и узорчатой застежкой на плече. У пояса – меч с украшенной золотом и самоцветами рукоятью; такими обычно не сражаются, хоть они, как и лучшие боевые клинки, могут разрезать упавшую на лезвие пушинку. Они служат символом власти и знатности, их передают сыновьям.

На лице Драгомира – спокойствие и готовность выслушать всякого, кто придет сюда. Выслушать и помочь. Только на миг скользнула в серых глазах тень недовольства, когда правитель заметил, что Млада оттерта гриднями слишком далеко от его кресла. Но Вигену он ничего не сказал.

Лишь правитель опустился в кресло, двери чертога открылись. Хлынул внутрь шум голосов и отдаленный рокот города. Снаружи случилась заминка, будто там не могли решить, кто пойдет первым. Но она была недолгой: нетерпеливо прикрикнул один из гридней, и в зал вошел первый проситель. А там они потянулись нескончаемой вереницей.

Среди них были горожане, знатные и простые. Они просили разрешить спор за земли или рассудить, кто прав, а кто виноват во взаимной обиде. Случались и те, кто хотел обвинить соседа, знакомца ли, в краже или нечестности договора. Глядя на них, Млада думала о том, что многие из тех споров, что выносили на суд князя, люди могли бы разрешить и сами, если бы согнали с глаз багровую пелену гнева. Стоило только успокоиться и немножко пораскинуть умом. Но каждому хочется, чтобы тяжелое решение за него принял другой человек, особенно если он – сам князь. На вождей всегда накладывают печать мудрости, ведь им благоволят сами боги, иначе как еще объяснить их власть над великим множеством людей. Иное дело, что не все правители оказываются такими, какими их хотел бы видеть народ.

Но Драгомир, в рассудительности которого Млада уже успела убедиться, ничем не позволил усомниться в себе. Ни разу он не потерял самообладания. Даже когда в чертог влетела худощавая, иссушенная, верно, собственной сварливостью бабенка. Голову ее венчала до жути рогатая, вышитая бисером кика; пальцы щедро унизывали перстни, а одежда могла соперничать в дороговизне с платьями самой княжеской жены. Сверкая зеленущими, как у ведьмы, глазами, женщина едва не за косу втащила за собой белобрысую девушку. Та вяло упиралась – знать, уже выбилась из сил – и непрерывно рыдала. Просторная понева в сине-зеленую клетку не скрывала ее лезущего чуть не на нос живота.

Бабенка во всеуслышание, так, что звоном качнулось эхо под сводами, заявила, мол, девчонка носит в своем чреве ублюдка от ее мужа. И просила наказать ту, а то и найти какую знахарку, чтобы могла извести нерожденное дитя. Да что там – пусть сам княжеский лекарь возьмется! А блудницу требовалось тут же наказать плетьми.

Драгомир слушал ее внимательно и невозмутимо, только светлые брови с каждым словом женщины ползли вверх все сильнее. Кто-то из гридней рядом с Младой тихо хохотнул и шепнул соседу:

– От такой и я бы убег. Да за порогом дите не завел бы – дальше сбежал.

– Такая и за морем достанет, – ответил второй, тоже посмеиваясь. – И оттаскает. Только не за косу.

Между тем, женщина выдохлась и замолчала, вопросительно глядя на князя. Тот на мгновение приложил кулак к губам, скрывая то ли зевоту, то ли улыбку, и повернулся к притихшей девушке.

– Дитя правда от мужа этой почтенной?

Белобрысая кивнула и опасливо покосилась на раскрасневшуюся от долгой речи бабу.

– Я не хотела, чтобы он знал… Не хотела.

Драгомир жестом прервал ее.

– Дитя – это радость для каждого мужчины. А почему сам отец не пришел?

– Боится, – фыркнула обманутая жена, – что бороденку ему повыдеру.

Девушка снова глянула на нее.

– Он сказал, что меня не оставит, – твердо сказала она, перестав, наконец, всхлипывать. – И что к тебе, княже, ему идти резона все одно нет. Вот эта и злится. Знахарка-повитуха мне сына пророчит, а у Вирки все девки одни.

Драгомир опустил взгляд в пол, призадумавшись. На его лицо будто наползла тень, но через мгновение правитель снова придал ему непоколебимое выражение.

– Значит, неверному мужу я назначаю наказание в десять ударов батогом. Виру в двадцать кун серебром. После рождения ребенка он обязуется всячески помогать растить его и содержать. Думаю, это твой муж, почтенная, может себе позволить. Да и противиться, по всему, не собирается. Только остаться он должен со своей нынешней женой. Как-никак и с ней детей достаточно.

Писарь заскреб пером по листу, хоть на это дело, верно, не стоило даже тратить ценный пергамент.

– А ей что будет? – возмутилась женщина. – Ей-то? Тетешке ентой?

– Ничего. Мужик сам должен ведать, куда… Хм. Думать он должен о семье своей. А раз не смог удержаться, то и расплачиваться должен он. А девице укрывать, что тяжела, не нужно было. И хорошо, что сама с дитем расправиться не надумала.

Драгомир на миг скривился, словно кольнул его сей случай, и глянул мимо всех, в глубину того, что его побеспокоило. Может, задевало его, что Геста по нынешний день наследника ему не родила. А может, корил себя за то, что приказал когда-то Малушке от Хальвданова ребенка избавиться. Кто ж поймет?

Просительница набрала в грудь воздуха, собираясь возразить, но, оглядев князя, тут же передумала. И пусть он почти годился ей в сыновья, но стальная уверенность на его лице не позволяла лишний раз с ним пререкаться. В соседних княжествах, верно, виноватой признали бы девицу. А потому то, как разрешил этот случай Драгомир, наверняка вызовет немалое удивление среди народа. Вот уж по всем улицам сегодня будут горожане трепаться. И, знать, лучше было бы незадачливой бабенке смолчать, не выносить сор из избы в княжеский чертог.

Когда обе женщины порознь удалились, все снова пошло своим чередом. Рутинные, похожие одна на другую просьбы и тяжбы. Но для каждого просителя Драгомир терпеливо находил слово или увещевание. Только один раз после полудня решено было передохнуть. Сменили стражу у ворот. А затем снова замелькали лица и зазвучали слова. Солнце неумолимо ползло по небоскату, свет в окнах померк: день склонился к вечеру. Просителям не было конца и края. Млада переминалась с ноги на ногу и еле удерживалась от того, чтобы выглянуть на улицу – много ли их там еще? Кольчуга, к которой она, казалось бы, успела привыкнуть за день, снова обрушилась на плечи ощутимой тяжестью.