Я шла узкими улочками, против воли радуясь своему маленькому путешествию в лавку. Ведь я все это время выходила на улицу, только чтобы опорожнить ночной горшок.

День был теплым, бирюзовые небеса не омрачало ни единое облачко, и впервые с той страшной ночи я почувствовала, как боль моя хоть немного унялась.

Выйдя на широкую квадратную площадь перед собором, я внимательно огляделась, ища ту лавку, о которой говорил Луиджи — и не могла не бросить взгляд на фонтан.

Это был все тот же мраморный бассейн, в который однажды Грегорио грозился меня окунуть. Сердце мое забилось немного чаше. Хотя я направлялась к фонтану, ноги словно сами понесли меня к величественному собору, возвышавшемуся над площадью.

Прикосновение к ручке тяжелой двери было знакомым, как была знакомой и прохладная тишина внутри собора, полутьма и окутавший меня сладкий запах ладана. Как и в тот день, я постояла на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку. Затем мои шаги гулко зазвучали под сводами собора, я медленно двинулась вперед, туда, где в дальнем приделе, в узорчатом окне, разноцветным стеклом был выложен образ святого Михаила.

Возможно, все объяснялось просто углом падения солнечных лучей — однако витраж сиял таким изумительным светом, что у меня дух захватило от этой красоты. Изменилось и еще кое-что.

Раньше меня всегда очаровывала чувственная красота святого и та безжалостная решимость, с которой он вздымал свой меч. Однако сейчас я разглядела на прекрасном лице еще и легкую грусть — словно святой Михаил в глубине души скорбел по погибшим и сожалел о том, что Господь избрал его орудием разрушения и убийства…

— Святой Михаил, личный мститель Господа Бога! — раздался негромкий голос у меня за спиной.

Я оглянулась — и увидела старого священника, который недавно — целую вечность назад — нашел нас с Грегорио в одном из укромных уголков собора. На мгновение меня охватила паника, мне показалось, что он меня узнал, — но это было, конечно же, невозможно.

Сейчас его лицо было спокойно и не искажено гневом. Он слегка улыбался, тонкие сухие губы кривились, словно от удовольствия. Его улыбка чем-то напомнила мне улыбку Леонардо. Возможно, когда-нибудь учитель будет выглядеть именно так: улыбка на устах и спокойная, усталая мудрость в глазах.

Я смогла лишь кивнуть в ответ, но, похоже, священник и не ждал ответа. Все тем же негромким, чуть дребезжащим голосом он продолжал:

— Много раз я просил у архангела заступничества, когда видел несправедливость, которую требовалось исправить. И он ни разу не подвел меня.

— Тогда, возможно, он поможет и мне? — сорвался с моих губ горький смешок.

Священник покачал головой.

— Дитя мое, ты должен помнить: гнев святого Михаила — не его прихоть или черта натуры. Это праведный гнев, его не питают ни злоба, ни обида — единственный гнев, который может быть оправдан в этой жизни.

— Но что же мне тогда делать, отче? — тихо всхлипнула я. — Гнев жжет мое сердце, и пламя это столь сильно, что я не знаю, угаснет ли оно когда-нибудь…

— Есть лишь один способ погасить этот огонь, и способ этот — прощение.

Он помолчал, а затем возложил худую старческую руку мне на голову, благословляя.

— Найди в своем сердце прощение, — мягко произнес он. — Найди — и освободишься от боли, которая терзает тебя.

Я закрыла глаза, чувствуя, как они вновь наполняются слезами. Когда же открыла их, священника уже не было. Померк и свет, исходящий от фигуры архангела, теперь ярко сиял лишь его золотой меч.

Рыдание вырвалось из моей груди, затем всхлип. А потом я почти бегом направилась к дверям собора, чувствуя, как с каждым шагом на сердце становится все легче.

Оказавшись на площади, я торопливо вытерла слезы и поспешила в лавку, о которой говорил Луиджи. Нетерпеливо ожидала я пока купец отрежет необходимое количество кружев. Сверток, который он дал мне в обмен на деньги, был тяжел, но я почти не замечала его веса, пока бежала обратно через площадь и по узким улочкам города, торопясь в мастерскую Луиджи.

Я ворвалась в мастерскую, и портной уставился на меня, приоткрыв от изумления рот. Положив перед ним сверток, я выпалила, не в силах справиться с обуревавшими меня чувствами:

— Простите меня, синьор, но мне придется уйти!

— Конечно! — сухо ответил Луиджи, его густые брови вопросительно взмыли вверх, почти скрывшись в обильно тронутых сединой черных волосах. — А могу ли я поинтересоваться, куда именно ты так спешишь?

— В замок. Я должна поговорить с Леонардо!

— Тогда иди! — махнул он рукой.

Но я и без того уже была в дверях, а еще через миг неслась к замку так быстро, как никогда еще не бегала. Я понятия не имела, пожелает ли учитель видеть меня, не то что выслушать мои извинения. Но это было неважно. Важнее было то, что я наконец нашла в своем сердце возможность простить его, а возможно, тем самым вымолила прощение и себе самой.

Дверь в его мастерскую вновь была открыта, однако на этот раз он не сидел на стуле, а стоял перед мольбертом и рисовал, держа в руках небольшую палитру. Все его внимание было приковано к рисунку, и потому он даже не заметил меня, пока Пио, уютно свернувшийся возле его постели, не вскочил и не начал радостно лаять.

Леонардо обернулся — на лице его отразилось удивление.

— Дино? — он словно не верил, что видит меня перед собой.

Я кивнула, пытаясь отдышаться.

— Простите, что потревожил вас, учитель! Но мне очень нужно поговорить с вами… всего минуту!

— Ну разумеется!

Выйдя из-за мольберта, он направился ко мне. Я с облегчением увидела, что нога его совсем не беспокоит, повязки больше нет, и ступает он твердо и уверенно, лишь самую малость прихрамывая. Здоровой выглядела также и его рука — то, что он рисовал ею, убедило меня в том, что она полностью зажила.

Он был озадачен — это явно звучало в его голосе.

— Что же произошло такое, что ты так ворвался сюда? Надеюсь, наш друг Луиджи…

— Синьор Луиджи здоров! — торопливо заверила я учителя, и вздох облегчения вырвался из его груди.

Я медлила, кусая губы, а затем быстро проговорила:

— Я просто хочу поговорить!

— Присядь, если хочешь.

Я вновь покачала головой, однако теперь причиной моего отказа сесть было уважение — а не гнев.

— Я не сяду, учитель, пока не скажу все, что собирался…

Леонардо с любопытством смотрел на меня, я набрала воздуха в грудь и продолжала:

— Я здесь, чтобы принести свои искренние извинения за те ужасные вещи, что я наговорил в последнюю нашу встречу. Я не должен был задавать тех вопросов и обвинять вас в том, что ваша скорбь не так глубока, как моя. Я не могу взять назад те слова и даже не рассчитываю на ваше прощение — но я должен был его у вас попросить и сказать, что в сердце моем больше нет ни капли гнева или обиды на вас.