менее ценна, чем жизнь какой-то твари из джунглей. Он тоже ничего не сказал, когда его убивали.

- Что… вы… убили профессора? Нет!

- Мы и тебя убьем, Келпи. Если ты сейчас же все мне не расскажешь.

- Я ничего не знаю!- заскулил заключенный.- Ничего! Нет никакого другого Мотылька!

- Конечно же, есть! И хватит лгать мне. Я все знаю. О том, что вы его поймали с Гиблингом! Знаю, что вы привезли его в Габен. Не ту сказочку, которую вы рассказали Крамароу и прочим. Я все выяснил.

Мистер Келпи отчаянно завопил:

- Нет! Это была правда!

- Мистер Робертсон тоже так считает?- спросил человек в черном, и мистер Келпи содрогнулся уже в большей степени от ужаса, чем от лихорадки.- Он тоже полагает, что это правда?

- Мистер Робертсон? Но как?

- Я отправился в джунгли, Келпи. Я отыскал брошенного вами человека. Он все мне рассказал. Из того безумного бреда, который он говорил, мне удалось вычленить крохи правдивых сведений. И правда в том, Келпи, что вся ваша история – это ложь. Ну же, Келпи, скажи, сколько еще смертей должно быть на счету этой твари. Зачем жертвовать ради нее жизнью? Расскажи мне, и твои мучения окончатся. Где тайник?

- Нет никакого тайника!

- Хватит, Келпи. Я ведь вижу, как тебе плохо. Лихорадка убивает тебя. Расскажи мне, и тебя ждет облегчение.

Человек в черном достал из кармана небольшую склянку и показал ее заключенному. Тот потянулся к ней и, брызгая слюной, взмолился:

- Дайте! Дайте мне мое лекарство! Прошу вас! Мне очень плохо! Я горю… я умираю…

- Не раньше, чем ты расскажешь мне, что тебе известно. Ну же! Говори!- Человек в черном утратил последнее терпение.- Говори сейчас же!

- Он… он мертв… мертв.

- Что?!

- Черный Мотылек. Это правда: мы с профессором привезли Черного Мотылька в Габен. Но он погиб. Профессор Гиблинг и я… мы убили его.

- Как это, убили?

- Он вырвался. Вырвался сразу после приезда в Габен. Прямо как этот. Он вырвался, и нам пришлось его убить. Он сгорел в топке.

- Это ложь! Гнусная ложь!

- Нет, я не лгу. Профессор узнал, что мотылек несет в себе проклятие. Из-за него погибли все в экспедиции, мотылек стравил их друг с другом. Он свел с ума мистера Робертсона и заставил профессора бросить его в джунглях. Он почти свел с ума самого профессора. Мы должны были убить его. Это был единственный выход.

Человек в черном схватился за прутья решетки и придвинул к ним голову.

- Как вы могли убить это бесценное существо?

- Оно сеет страх и безумие, плодит паранойю, заставляет повернуть против самых близких. Черному Мотыльку не место в Габене. Здесь, где все и так всех ненавидят и презирают… он просто свел бы город с ума. Мы видели, как два брата закололи друг друга, пытаясь заполучить Черного Мотылька, видели, как мать бросила своего ребенка в топку паровоза, решив, что тот хочет завладеть Черным Мотыльком. Это безумие нужно было остановить! Поэтому профессор Гиблинг противился новой экспедиции! Он взял с меня слово, что, если она увенчается успехом, я приложу все усилия, чтобы убить нового Черного Мотылька. Но я… я не успел…

- Какая замысловатая ложь, Келпи,- тихо сказал человек в черном.- Вы долго ее придумывали с профессором? Именно это вы должны были рассказать, если бы вас раскрыли и стали пытать?

- Это не ложь! Как вы не понимаете… Дайте… дайте мне лекарство… я больше… больше не могу!!!- Мистер Келпи издал совершенно нечеловеческий крик. Казалось, он вот-вот вывернется наизнанку либо сорвет с себя кожу.

Человек в черном просунул руку между прутьев решетки и разжал пальцы. Склянка упала на пол и со звоном разбилась, а лекарственная смесь расплескалась по камню.

- Нет!

Мистер Келпи бросился к разбитой баночке и принялся слизывать с пола свое лекарство, не замечая, что режет губы и язык об острые осколки.

- Никчемность,- прошипел человек в черном над ним.- Полнейшее ничтожество.

Мистер Келпи поднял голову, но никого по ту сторону решетки уже не было.

В арестантском помещении Дома-с-синей-крышей зажегся свет, звякнули ключи и раздался скрип башмаков дежурного констебля Уилкинса.

- Не спать! Не спать!- прогудел он, стуча дубинкой по прутьям камер.- В гробу отоспитесь!

***

Площадь Неми-Дрё была шумной и оживленной, как поминки никем не любимого родственника. В ее центре стоял, помигивая фонарями, старенький дирижабль «Воблиш». Грязно-серый пассажирский аэростат маршрута «Площадь – парк Элмз – Фонарная набережная» вот-вот должен был отчалить: громко раздавал приказы человек в фуражке, а причальная команда мельтешила у катушечных машин, готовясь отдать швартовые тросы-гайдропы. Все пассажиры уже были на борту, станционный смотритель зазвонил в колокол.

По мостовой вокруг дирижабля медленно полз поток самоходных экипажей: «Трудсы», городские кэбы, фургоны и трициклы сигналили и стучали колесами – из-за них площадь тонула в никогда не рассеивающемся дыму. Клаксонирование и вытье труб полицейских тумб почти не затыкалось сутки напролет, а ворчание толпы пешеходов напоминало мушиный гомон в запертой комнате… Еще стоит упомянуть навязчивые рекламные афиши. Они здесь были повсюду – даже в небе. На аэро-бакенах над площадью висело множество вывесок: «Купите хрякка в лавке домашних любимцев “Ниф-ниф” – розовые хрякки сейчас самый визг моды!», «Помадка для волос Крауслица! Купите тюбик представительности и жестянку великолепия!», «“Ригсберг”. Ваши деньги здесь» и тому подобное…

Шум, вонь, смог, лезущие в глаза вывески… Тех, кто жил в выходящих на Неми-Дрё домах, можно было бы лишь пожалеть, если бы не одно «но»: на их месте мечтал оказаться едва ли не каждый в Тремпл-Толл. Эта площадь была своеобразным центром Саквояжного района, и на нее глядели окна пассажа Грюммлера, банка Ригсбергов, апартаментов Доббль и прочих уважаемых мест. Свои двери для посетителей открывали: лучшая цирюльня, шикарный ресторан «Паулинн», два джентльменских клуба. Помимо прочего, шанс отравиться в местных кафе, кондитерских и пирожковых был очень мал, а кто-то даже видел поблизости гуляющего на поводке пуделя (почти чистого).

Жизнь на Неми-Дрё закручивалась и замешивалась, будто в каком-то котле, и заметно ее ускоряла местная газета «Сплетня», чья редакция приютилась тут же, неподалеку от трамвайной станции. Как бы кто ни относился к тому, что печатали в «Сплетне», читали ее почти все – никто не хотел отставать от событий, а благодаря фантазии