с первыми лучами солнца и стал вспоминать свой сон. Шепот все еще звучал в его ушах. Он сел за стол, зажал голову руками и все твердил себе, постукивая пальцами по лбу: «ищи рифму, глупец, ищи рифму!» Однако, ни одной рифмы не выходило. Он сидел пригорюнившись и вдруг видит в окно, что идут мимо трое молодцов и слышит как один из них поет:Гляжу я с гор в долину, Печален сердцем я. Тебя увижу-ль снова Прелестное дитя?

Словно молния блеснула в голове Петера. Он как безумный выбежал из дома, бросился за парнями и резко схватил певца за плечо. «Стой, дружище», — крикнул он, — «стой! Что у тебя за рифма на я? Будь добр, скажи, что ты пел».

— «Тебе что?» — возразил шварцвальденец. — «Я, кажется, могу петь, что хочу. Пусти мою руку, а не то…»

— «Нет, говори сейчас, что ты пел!» — кричал Петер вне себя и еще сильнее уцепился за него. Тут двое других, недолго думая, напали на Петера и принялись так отделывать его своими здоровыми кулаками, что тот от боли выпустил рукав певца и упал на колени. «Ну, теперь хватит», — засмеялись те, — «и помни, впредь не приставать к добрым людям среди белого дня!»

— «Ах, да уж буду помнить!» — вздохнул Петер. — «Ну, а все-таки, колотушки колотушками, а будьте добры, повторите яснее, что тот пел».

Молодые люди громко захохотали. Однако, певец снова пропел свою песню и все трое с хохотом и пением углубились в лес.

— «Так вот оно, значит!» — сказал себе Петер, — «тут Я, а там дитя. Теперь, Стеклянный Человечек, мы с тобою еще раз поговорим». Он вернулся в хижину, забрал свою шляпу и посох, простился с радушными хозяевами и пошел обратно к Сосновому холму. Он шел не торопясь, все время обдумывая стих; наконец, уже подходя к границе, там, где сосны становились выше и гуще, он справился с стишком и привскочил от радости. И вдруг волосы дыбом стали на голове Петера и ноги чуть было не подкосились под ним. Из-за сосен прямо на него шел человек исполинского роста, в одежде плотовщика и с длинным, как мачта, шестом в руке. Он подошел к угольщику и молча зашагал рядом с ним. Петер понял, что это никто другой, как ужасный Голландец Михель. Он продолжал идти молча. Петер по временам боязливо косился на страшного спутника. Михель был на голову выше обыкновенных людей; лицо его было не старо и не молодо, но все испещрено складками и морщинами; на нем была холщовая куртка и огромные сапоги сверх кожаных штанов.

— «Петер Мунк, ты что тут делаешь на Сосновом холме?» — спросил лесной дух глухим грозным голосом.

— «Здравствуй, земляк», — отвечал Петер, у которого зуб на зуб не попадал от страха, но он старался напустить на себя развязность: — «я направляюсь Домой через холм».

— «Петер Мунк», — продолжал тот и бросил на него свирепый взгляд: — «твой путь совсем не лежит через бор».

— «Ну, конечно, не совсем», — согласился тот, — «но сегодня жарко и я думал тут попрохладнее будет».

— «Не лги ты, угольщик!» — вскричал Михель громовым голосом: — «а то мигом пришибу тебя как букашку. Ты думаешь, я не видел, как ты клянчил у старикашки?» — ласково заговорил он. — «Поди ты, глупее придумать не мог. Твое счастье, что стишка ты не знал. Ведь малыш скряга каких мало, и дает по капле, а если кому даст, тот жизни своей не обрадуется. Петер, ты прямо глупец! Мне от души жаль тебя. Парень ты красивый, веселый, мог бы на свете пробиться, а сидишь и угли жжешь. Другие червонцами в мошне побрякивают, а ты и серебряшек не всегда скопишь. Скверная жизнь!»

— «Правда ваша, жизнь неважная!»

— «Ну-у, нам это нипочем», — продолжал искуситель: — «многих я молодцев из нужды вытаскивал, не с тебя начинать, ну, сколько бы тебе сотенок понадобилось на первый раз?»

С этими словами он потряс свой огромный карман; там бряцало и позвякивало, как ночью во сне. У Петера болезненно сжалось сердце; его бросало то в жар, то в холод: у Михеля совсем не такой был вид, чтоб можно было рассчитывать, что он даст денег из сострадания, ничего взамен не требуя. Угольщику вспомнились таинственные слова старого дровосека о богатых людях. Невыразимый трепет обуял его. — «Нет, нет, мне ничего не надо», — воскликнул он. — «Я с вами не хочу связываться, я уж знаю вас» и он пустился бежать, что было духа. Лесной дух не отставал однако, от него, и с угрозою шептал над ним: «Еще пожалеешь, Петер, вернешься! На твоем лбу начертано, по глазам твоим вижу: не уйти тебе от меня. Стой же, глупец, не беги, выслушай разумное слово, там уж граница моих владений». Невдалеке, действительно, пролегал овражек. Петер усилил бег, чтоб скорее перемахнуть через границу. Михель тоже прибавил шагу и преследовал его по пятам с страшными проклятиями. Молодой человек отчаянным прыжком перелетел через овражек как раз в ту минуту, как Михель с угрозою поднимал на него шест; шест разлетался в воздухе, словно ударившись о невидимую стену; один из осколков упал к ногам Петера. Тот был уже на другой стороне.

Угольщик с торжеством поднял обломок и хотел перебросить его Голландцу; но в ту же минуту почувствовал, что дерево задвигалось в его руке и вместо шеста в руке его оказалась огромная змея; шипя и извиваясь она ловила его жалом. Он в ужасе разжал пальцы, но змея успела уже обвиться вкруг его руки и, покачиваясь, ползла к лицу. Вдруг появился из леса исполинский глухарь, схватил клювом змею за