Также Эфиальт сомневался, что этих людей можно застать врасплох, предприняв попытку ночной высадки. Днем они разожгли костер на холме недалеко от пристани, а к вечеру, в ответ на сигнал, с другой стороны острова пришли две триеры, каждая с полным экипажем. Рискуя сломать весла, они прошли в опасной близости от его корабля – вероятно, чтобы оценить, какую угрозу он может представлять. Эфиальт покраснел, вспомнив, как его обзывали. Моряки – народ грубый, и хотя он уверял себя, что любит простых людей, ему нисколько не понравилось, когда мишенью их остроумия стал он сам.

Высадиться ему не позволят, это было совершенно ясно. Придя к такому заключению, Эфиальт посмотрел на заходящее солнце и побледнел при виде множества кораблей, появляющихся из-за горизонта. Неужели их вызвали тем же дымовым сигналом? Сначала появлялись паруса и только потом, как будто флот взбирался на холм, корпуса судов. Такая картина наблюдалась всегда и везде, и он не понимал этого. Важнее было другое – численность флота, его боевая мощь, и из этого следовал единственный логический вывод. В этом году на море была только одна держава, обладающая такой силой. Охватившая его в первый момент паника при мысли о персах сменилась раздражением. Конечно, за упрямым отказом делосских гоплитов и агрессивным поведением капитанов триер стоял Кимон. Эти триеры носились, как стрекозы над водой, и в сравнении с ними его экипажи выглядели медлительными и неуклюжими. Именно Кимон нес ответственность за унижение, которому подвергся назначенный должным образом афинский стратег.

– Как по вызову, – громко, чтобы его слышали все, кто стоял поблизости, сказал Эфиальт. – Как только подойдут, я обязательно выражу Кимону свое неудовольствие. Как стратег стратегу.

Он огляделся, но все вокруг суетились, занятые своими делами, и его торжественного заявления никто, похоже, не услышал. Эфиальт уже собрался продолжить, но тут на палубу, грохоча оружием и доспехами, выбежали и построились шесть гоплитов, а келейст бросился проверять готовность корабля к инспекции. Нервничают, усмехнулся про себя Эфиальт. Прискорбно, когда одни люди так унижаются перед другими. А ведь могли бы держаться на равных.

Он еще долго стоял, слегка расставив ноги и скрестив руки на груди. Солнце соскальзывало в пурпурно-серую дымку, и союзный флот подходил уже на веслах, без особой спешки. С острова потянуло ветерком. Приблизившись, корабли бросали якорь вдоль побережья.

Эфиальт наблюдал за ними с благоговейным трепетом. Как же их много! Должно быть, триста кораблей, а значит, десятки тысяч людей. В последний раз он видел их в огромных каменных доках Пирея, где многие из них были построены и спущены на воду. Теперь, встав на якорь вокруг Делоса, они производили еще более сильное впечатление, являя несокрушимую мощь морской державы.

Стратег всплеснул руками. Выходя из Пирея, три его корабля напоминали мечи в море. Глядя, как разбиваются в брызги волны и весла рвут воду, Эфиальт испытывал какую-то дикую радость. Теперь никакой радости не было. Три его корабля потерялись в окружении флота. Куда бы он ни посмотрел, повсюду люди скребли палубы, поливая их морской водой из ведер, которые поднимали на веревке. Он отвел взгляд от нескольких свесившихся над бортом бледных задниц. Проведя в море считаные недели, Эфиальт узнал, что кишечник принято опорожнять, когда корабли движутся. Капитанам не нравилось стоять на якоре в окружении болтающихся фекалий. Но, к сожалению, всегда находились те, кто просто не мог терпеть, например, из-за расстройства желудка. Сейчас они были для Эфиальта лишь тысячной частью общей суеты, в которой его никто не замечал. В нем постепенно нарастал гнев. Как-никак он афинский стратег! Кимон мог бы, по крайней мере, послать за ним лодку.

Капитан пытался привлечь его внимание, но сказать Эфиальту было нечего, и он делал вид, что не замечает вопросительных взглядов. Если повезет, капитан увидит в нем человека сурового и отстраненного, ждущего подходящего момента, чтобы объявить о своем присутствии, фигуру, достойную восхищения. Так где же лодка? Кимон не мог не знать о том, что он здесь. Или это преднамеренное оскорбление? Ничего удивительного. А чего ждать от отпрыска благородного семейства? В борьбе за власть и влияние между собой эвпатриды часто проявляли большую жестокость, чем в отношении к обычным афинянам. Эфиальт стиснул зубы и выпрямился в полный рост. Если для них это игра, то и ему есть чем ответить.

* * *

Кимон прислал лодку уже с наступлением ночи, и флот остановился. О прибытии маленькой группы кораблей он догадался с первого взгляда, почуяв их, как сторожевая собака – чужаков. Здесь все-таки находилась казна Делосского союза. Дымовой сигнал над холмом мог выглядеть как призыв о помощи, но в действительности означал почти противоположное. На Делосе у Кимона было два корабля и крупная сухопутная группировка. Одна-единственная струйка дыма служила сообщением о присутствии чужих. Двенадцать раз в год жрецы прибывали на Делос, чтобы посетить место рождения Аполлона и Артемиды, и дым возвещал об их прибытии. Появление отдельной от первой – второй – струйки дыма означало бы серьезную угрозу. В таком случае Кимон загнал бы гребцов до изнеможения.

Поддержание необходимой численности и распределение воинского контингента на острове было одной из тысячи задач, которые ежемесячно возлагались на его плечи. В том числе и поэтому на ответственные должности наварх назначал людей, которым мог доверять. Точно так же Ксантипп оказал доверие самому Кимону во время персидского вторжения, положившись на него в разгар сражения. Глядя на сына Ксантиппа, он усмехнулся про себя. Перикл набрал хорошую форму, и его плечи определенно могли выдержать и больший груз. А вот плечи самого Кимона прекрасно обошлись бы и меньшим.

Перикл явился, когда его собственный корабль приводили в порядок. Деревянным кораблям требовалось почти постоянное обслуживание, и едва ли не каждый ставил перед экипажем новую задачу – от починки треснувшей мачты до бесконечной смазки. Солнце и море вымывали масло из военного корабля, так что каждую доску и ступеньку приходилось пропитывать заново.

Перикл тихо беседовал с товарищами, а Кимон, уже улыбаясь, прогуливался по палубе. Ему особенно нравилось общество Анаксагора и Зенона. Анаксагор, прибыв в Афины и не теряя время попусту, женился на афинянке и сделал ей ребенка, чему был несказанно рад. Приятным дополнением в этой компании был Эпикл, хотя с возрастом он и стал немного глуховат. Необходимость говорить громче раздражала старого гоплита, хотя его вины в этом не было. Вдобавок ко всему Эпикл знал отца Кимона и сражался вместе с ним при Марафоне. Кимон настойчиво вытягивал из него воспоминания о тех временах и добавлял их к своим собственным.