В этом недостаток индивидуализма Траси. Этот поклонник «разума» не доверяет ему настолько, чтобы положить его в основу прав индивидуума. Когда дело идет о деталях конституционной организации, мысль Траси ясна, точна и богата; наоборот, она становится бедной и расплывчатой, когда дело доходит до принципов. Чисто представительный режим обеспечит свободу, а вместе с тем он обеспечит справедливость и поведет к «равенству»[1056]. Каким образом, какими средствами, в какой мере и ценою каких жертв для индивидуальной свободы? Траси не выясняет этого, и нетрудно понять, почему: без помощи одного из тех метафизических понятий, которые он осуждал с самого начала, он не мог бы сделать этого и поставить вне спора индивидуальную свободу.

Опыт о гарантиях личности Дону, несомненно, принадлежит к числу книг, в которых требование вольностей, необходимых человеку и гражданину, выражено наиболее сильно и решительно[1057]. В этом наскоро написанном произведении чувствуется усталость от революционного беспорядка, отвращение к произволу цезаризма и недоверие к реакции.

Подобно Траси, Дону находится под влиянием идеологии и эмпиризма XVIII века. Поэтому в его книге нет ни метафизики, ни умозрений по поводу происхождения или цели человеческого общества, ни умозрений относительно наилучших форм правления. Последние делятся для Дону, как и для Траси, на два разряда, смотря по тому, обеспечивают они или отвергают гарантии личности. Политическая проблема ставится у него очень просто. Раз государственная власть признана необходимой, и могут быть обстоятельства, при которых она предписывает свою волю, налагая с общего согласия «руку на личность и собственность»[1058], то каким же образом помешать ей стать агрессивной? Короче, какие учреждения пригодны для наиболее действительной охраны граждан от «посягательств» государственной власти[1059]?

Верный своим общим идеологическим воззрениям, Дону решает эту проблему, не прибегая ни к разуму, ни к опыту. Он ограничивается анализом понятий. Что заключают в себе слова: личная свобода, гарантии личности, если их анализировать? Они заключают в себе «все реальные интересы» граждан, а именно: свободу личности, неприкосновенность личности, развитие частной промышленности, независимость в частных делах[1060]. Поэтому Дону требует: неограниченной свободы устного и письменного слова, печати и совести; суда присяжных, несменяемости судей, ежегодного вотирования налогов, провинциальных собраний, правильно и периодически избираемых представителей, ответственности чиновников за всякое нарушение ими положительных законов[1061].

До сих пор Дону говорит вообще, без отношения к известной эпохе или стране. Когда же он переходит к изысканию наилучших средств для обеспечения ненарушимости гарантий личности там, где они были в пренебрежении, мысль его, напротив, занята родиной в современную ему эпоху.

Но он не питает ни доверия Монтескье и его учеников к политической свободе, которая, по его мнению, является не целью, а только средством[1062], ни доверия Дестю де Траси к конституции Соединенных Штатов Америки. Ни консервативный сенат, ни равновесие властей здесь ни к чему. Гарантии личности ненарушимы, когда они пользуются уважением в течение долгого времени. А средством для достижения такого долговременного уважения служит «хороший выбор» представителей[1063]. Впрочем, законодательная инициатива для последних не обязательна. Главная, «быть может, единственная» функция их состоит в рассмотрении представляемых им законопроектов, «которые относятся к индивидуальным гарантиям»[1064]. Власть сохраняет, таким образом, широкие полномочия. Дону не думает, чтобы ее деятельность обязательно приносила вред. Он даже находит власть полезной и остерегается покушаться на нее[1065].

Невозможно, по-видимому, более сузить и ограничить требования либерализма, представить их в такой форме, которая возбуждала бы еще менее возражений и трудностей, внести более позитивный дух в затронутые вопросы и еще полнее изолировать их от чисто политических и чисто философских проблем, с которыми они связаны. Попытка Дону скорее любопытна, чем доказательна, потому что оставляет здание совсем без фундамента.

Когда читаешь Рассуждения о французской революции[1066] после де Местра и де Бональда, поражаешься не столько тому, что говорит автор, сколько тому, о чем он умалчивает. Но не следует забывать, что эта книга совсем не труд ученого, хотя она и оказала значительное влияние и точно воспроизвела, каким образом либералы эпохи Реставрации[1067] понимали и толковали французскую революцию. Было бы совершенно несправедливо требовать от нее точности, о которой автор и не заботился.

Г-жа де Сталь не говорит о происхождении обществ; о возникновении верховной власти она говорит вскользь для опровержения идеи народного верховенства[1068]. Она не заботится о критике философской мысли XVIII века и революции. Как верная ученица Монтескье, г-жа де Сталь прямо ставит вопрос об организации государственных властей[1069]. Как нужно распределить власти, чтобы граждане были свободными?