На этот вопрос есть готовый ответ. Англия уже давно обладает учреждениями, наиболее благоприятствующими развитию свободы. Пусть Франция последует ее примеру. Для этого ей достаточно будет возвратиться к духу Конституанты, который тождественен с духом Хартии. Конституционная монархия была бы возможна в 1791 году, если бы не эмиграция[1070]. После падения Империи она снова стала возможной, и необходимо держаться за это, как наилучшее из решений[1071]. Такова господствующая идея в книге г-жи де Сталь. В этой книге Реставрация ставится в связь с первыми годами революции, а весь промежуточный период рассматривается как совершенно пустое место. Или, вернее, этот промежуточный период имеет значение в том смысле, что под влиянием ненависти, с одной стороны, к деспотизму и произволу, а с другой – к тенденции новых демократических обществ заставлять индивидуума жертвовать своим счастьем возросла и ожила любовь г-жи де Сталь к политической свободе и к тем учреждениям, которые кажутся ей наиболее способными гарантировать эту свободу Правильно отмечено, что самое слово «государство» означает в глазах г-жи де Сталь что-то «жестокое и тираническое» и очень редко встречается в ее произведениях[1072].

Индивидуализм г-жи де Сталь весь состоит из оговорок, ограничений и протестов против захватов со стороны власти. Он уже предвозвещает отрицательный характер, который скоро окажется преобладающим в индивидуалистической мысли XIX века.

Доктринеры и либералы боролись между собою в эпоху Реставрации и Июльской монархии. Политическая история должна выяснить и понять причины этого столкновения; но политическая философия обеих этих школ представляет черты очевидного сходства, которые и должна восстановить история идей.

Школа доктринеров[1073] далеко не заслуживает установившегося за ней названия. Имея в виду последнее, можно подумать, что она опирается на незыблемые, строгие, целостные принципы. В действительности нет ничего подобного. Позирование, возвышенный тон и сентенциозный язык ее представителей не должны вводить нас в обман. Доктринеры бедны в отношении доктрины, или, если угодно, вся их доктрина состоит в объяснении и оправдании некоторых фактов.

Впрочем, к этому принуждает их политическая работа, которой они задаются[1074]. Они стараются примирить старую Францию с новой и для достижения этого вынуждены остерегаться одновременно и партизанов старого порядка, и учеников революции. Они занимают как раз середину между этими двумя партиями, и это положение часто заставляет их отказываться от следствий, вытекающих из принятого ими принципа, или от самого принципа, принимая, однако, его следствия.

Королевскую власть, например, они понимают очень сходно с людьми старого порядка, но борются против вмешательства двора в политику, против привилегий и привилегированных и требуют прав, гарантированных правильной конституцией. Еще пример: они стремятся основать конституционную монархию, но не признают за выборной палатой ни права инициативы, ни права руководить политикой кабинета. Вся доктрина Ройе-Коллара (или Гизо в его первых произведениях) сводится к постоянным компромиссам, к пышным фразам, прикрывающим сделки между фактом и правом в ущерб последнему. Гизо является типичным теоретиком того направления, которое впоследствии получило название оппортунизма[1075].

Когда изучаешь Ройе-Коллара, невозможно отделить его политическую философию от переживаемых им событий. Мало того, что вся его философия содержится в речах, т. е. в известных актах: все ее выводы продиктованы ему ненавистью к деспотизму Конвента, от которого ему пришлось пострадать. Понятие народного верховенства для него навсегда осталось связанным с самыми ужасными воспоминаниями о революции. Поэтому-то он решительно отрицает: и принцип этого верховенства – естественное право гражданина заключать общественный договор; и его приложение – равенство политических прав; и его главное следствие – господство выборной палаты[1076].

Народное верховенство покоится на ложном понимании природы общества. Общество не «простое собрание известного числа индивидуумов, выражающих свою волю». Оно не совсем «однородно». Оно слагается из «интересов», одни из которых, действительно, общи всем его членам, а другие – свойственны только известным группам граждан. Эти интересы должны быть представлены, откуда весьма двусмысленное название – представительное правление. Представительство интересов будет тем лучше обеспечено, чем больше будут конкурировать между собою из-за влияния на общественные дела власти, различные по происхождению и по характеру. Так, в старой Франции процветало «множество местных учреждений и независимых магистратур», которые, не покушаясь на верховенство, ограничивали власть государя[1077]. Все эти власти должны иметь самостоятельное историческое происхождение[1078].

Участие в выборах не составляет право гражданина: это обязанность, предполагающая известную способность. Гизо еще решительнее, чем Ройе-Коллар, формулировал различие между «неравными правами» и всеми прочими[1079]. Каждый человек обладает некоторыми правами «потому только, что он человек». К ним относятся «свобода совести и большая часть так называемых прав граждан». Но существуют иные права, которые распределяются сообразно различным видам неравенства, какие Провидению угодно было установить между людьми. К числу таких принадлежит право участвовать в образовании политического общества и в учреждении правительства. «Оно не присуще человеку как таковому, а зависит от способности индивидуума, рождается вместе с нею и узаконяется ею же»[1080]. Мы увидим сейчас, как Ройе-Коллар и Гизо определяют и измеряют избирательную способность.