характера руководителя фабрики Чинчина, который никого не хотел терпеть около себя и сделал для Шумахера решительно невозможным пребывание рядом.

Этот Чинчин был умный человек. В то время как он чудесным образом расширил фабрику до невообразимых размеров, он был вреден отрицательными чертами своего характера. Помимо того, у бедного Шумахера была другая беда – его жена. Тогда он был уже пожилым, а она, венгерка, – еще совсем юной, жизнерадостной и весьма легкомысленной женщиной, не получавшей удовольствия от российской глуши. Во время краткого проживания там у меня был довольно забавный опыт общения с ней, и я вынужденно сократил свое пребывание, чтобы не дошло до неприятностей.

Провел я немало времени и в Липецке, где мы владели большим спиртовым заводом. Сейчас я уже плохо помню, когда это было, потому что у меня такое чувство, что я там был много месяцев во время производственного цикла. Но это не могло быть в ту же зиму. Там собралось очень своеобразное общество. Директором был некий господин Штайн, благородный поляк, и все служащие, кого он привлек, также происходили из Польши. В его доме, которым он управлял, все было поставлено на широкую ногу: были повар, лейб-кучер, швейцар. Его жена была больна, я видел ее только раз или два. Ее заменяла очень изысканная польская компаньонка, кроме того, в его доме была француженка, которая учила французскому его детей. Она, как он выражался, «прямо приехать из Парижа». Я тоже брал у нее уроки французского. Она была очень мила, эта пани Тереза, но потом мне стало казаться, что уроки становятся небезопасными. Я их прекратил, а она потом добилась своей цели, когда на ней женился приемный сын Штайна.

Производство было очень интересным, тоже велось с большим размахом, и в ту зиму я научился многому интересному, немало нового усвоил. Так как мы кормили бардой534 много скота, я ездил по отдаленным местам на ярмарки, чтобы его закупать. Дни напролет мы ехали по широким степям от ярмарки к ярмарке, где продавались большие русские степные волы, всегда парой, как они работали у казаков. Скот большими стадами недельными маршами перегонялся на фабрику. Он чаще всего прибывал туда больным и должен был переболеть ящуром, прежде чем его начинали кормить. Все условия содержания были устроены очень примитивно, животные всегда стояли под открытым небом, для защиты от ветра были построены только легкие деревянные загородки и крыши. Кормили также на улице.

Словом, в том, что касается времени, я немного сбит с толку, ведь все это не могло происходить одной зимой. Но я точно провел тогда одну зиму в Москве. На эту пору пришелся еще визит в Москву господина Финдайзена, которого пригласили мои родители. Он был заядлый охотник и хотел поучаствовать в паре русских зимних охот, о которых я много ему рассказывал. Я был с ним несколько раз на охоте на волков и лосей. Хочу упомянуть только об одной охоте на лося, которая произвела на меня особое впечатление.

Мой зять Эдуард535 был юристом и управлял в этом качестве вблизи Москвы огромным лесным комплексом, владелец которого, по-видимому, обанкротился. Московский полк обратился к моему родственнику с просьбой дать возможность пристрелить хорошего лося. Они хотели сделать чучело, чтобы потом по случаю юбилея полка подарить его своему шефу, великому князю Сергею Александровичу536. Зять поставил условие, что в устроенной для полка охоте должны участвовать и мы.

И вот все выехали в лес. Лосей окружили, стрелки были выставлены, а за каждым стрелком еще снайпер полка, по сторонам травли были солдаты с насаженными штыками. Загон начался, лосиха и лосенок по снегу подошли к одному стрелку, а лось пошел на солдат, которые в испуге разбежались. Так охота осталась безрезультатной, зато господин Финдайзен хотя бы наблюдал животных в дикой природе. Я участвовал в нескольких лосиных охотах, но всякий раз, когда сохатого убивали, сожалел об этом. В травле волков я, напротив, участвовал с удовольствием и пристрелил довольно много зверей. Самое прекрасное в этих облавах – природа и жизнь в заснеженном лесу.

Ночевали в крестьянском доме в деревне далеко от проезжей дороги и иных достижений цивилизации. Еду и другие припасы взяли из дома. Самая большая стая, какую я видел, состояла из девяти волков – двух матерых и семи молодых. При этом всех молодых застрелили, мой сосед – четырех, а я – трех. Тогда с визитом из Германии был мой брат Боб, который, к сожалению, своего волка «пропуделял».

В то время (1899 год), о котором я только что рассказал, я не любил подобных охот. С гораздо большей радостью я проводил тогда свое свободное время за верховой ездой. Например, осенью своего московского года я охотился на лис верхом. Отец купил мне красивую лошадь дешево, потому что никто не хотел покупать ее из‐за норова и трудностей объездки, но она была потрясающе быстрой и выносливой. Эти лисьи охоты доставляли удовольствие при езде верхом без напряжения, в хорошей и веселой компании. После охоты в деревне неподалеку был накрыт обед, и все шло очень оживленно. С нами всегда были сестра Фанни537 и моя невестка Лили538 на хороших лошадях. Организовывал полеванья мой зять Альфред Руперти, который был не только отличным наездником, но и вообще очень солидным спортсменом и в этом качестве получил признание в Москве.

За год, проведенный тогда дома, я постепенно хорошо освоился в городе. Специальных обязанностей у меня не было, поэтому я, собственно, общался только с друзьями и родственниками, так что в то время я особо и не думал о реальной жизни в России. Хотя я и жил в родительском доме, но чувствовал себя в Москве гостем, а такой не критикует, особенно когда так балуют, как баловали меня. В доме родителей я жил в таких условиях, которых никогда прежде не видал: окруженный любимыми людьми, к чему я не привык в моей жизни, долго, с юных лет проведенной на чужбине, хотя и там я нашел много дружелюбных людей и хороших друзей.

Здесь из ближайших родственников были, во-первых, домочадцы. Затем семейство Рюхард, в котором я чувствовал себя особенно хорошо, а в нем жила и моя будущая жена, уже годами воспитывавшая их детей. Потом я часто посещал брата Гуго, с женой которого много и охотно проводил время. Затем был вхож в семьи моих сестер Фанни и Иды, которые рано вышли замуж.

До этого времени моя семья,