Так, я посетил ряд бумажных фабрик, одна работала на одну газету, другая – на другую, без перерыва создавая однотипный продукт. Такое производство, естественно, не предъявляет высоких требований к способностям руководителей. Станок однажды устанавливается и крутится круглый год, в то время как у нас на фабрике Говарда производились все сорта бумаги. И для каждого сорта готовился специальный рецепт, требовалась новая установка станка, промывание, поэтому производительность была много ниже. А соответственно и производство не обходилось так дешево, как в Америке, где потребление бумаги было несоизмеримо шире, чем в России. Эта простота производства, малые инвестиции в склады и запасы вызвали у меня должный отклик. То же самое я обнаружил в других сферах деятельности. Прием на фабриках везде был одинаков. Вручение рекомендательного письма, шеф сам ведет тебя по предприятию, за четверть часа все сделано, на прощание: «Надеюсь, вы увидели все, что хотели», и дело кончено.

Разумеется, в Америке мне бросалось в глаза и многое другое, чего мы не наблюдали в Старом Свете. Тут уже существовали огромные обувные фабрики с великолепными магазинами, тогда как мы у себя знали только частного сапожника. Дешевая обувь, прекрасно выглядевшая в магазине, была совершенно негодной, и в конце концов за пару хорошей фабричной обуви приходилось заплатить столько же, сколько сапожнику.

С жизнью Нью-Йорка я почти не сталкивался, поскольку не был введен в семейные круги, к тому же многое здесь происходило в клубах. Туда я однажды попал случайно и был поражен роскошью обстановки. Интересна была жизнь в порту, огромные пароходы, доставлявшие водным путем бесконечное количество пассажиров, жизнь в деловом квартале, на бирже. В остальном я, привыкший к Старому Свету, мало чему радовался. Хотя все было новым, устроенным практично, но я был доволен, когда удавалось выбраться из нью-йоркской суеты.

Сначала я поехал на Ниагарский водопад. Это, конечно, невиданное зрелище, достаточно известное, чтобы об этом писать. Только я был там в такое время, когда стояли сильные морозы. Спускаясь на лифте за водопадом, ты видел грохочущую на той стороне воду, а вокруг все застывало в бесконечно длинном ледяном частоколе, что еще усиливало впечатление. Тогда лишь очень малая часть водопада использовалась для получения электричества, сейчас все, вероятно, иначе.

Не хочу пускаться в рассказы об отдельных поездках, описанных во множестве другими. Пишу лишь о том, что запомнилось как личное впечатление. После Ниагарского водопада я отправился в Чикаго. Должен сказать, что, попадая в новый город, я чувствовал себя ненужным и потерянным, лишенным возможности завязывать свежие знакомства, одиноким. В Чикаго меня больше всего интересовали скотобойни и консервные фабрики. Туда я ходил ежедневно две недели подряд, изучая производство. Бесконечный поток животных всех видов загонялся ковбоями на лошадях в помещения скотобойни, забивался и тут же разделывался. Причем перерабатывалось все без остатка. Фабричные сооружения для этой цели, которые я все посетил, здесь были очень велики. Мой брат Боб позже работал какое-то время химиком на такой фабрике, но, думаю, ему особо не доставляли радости грязь и недобросовестность, царившие на производствах.

После двух недель, проведенных в Чикаго, я отправился в Дакоту, самый центр обширных пшеничных угодий. Из города я совершал поездки в различные сельские хозяйства. Было примечательно, насколько прибывшие сюда переселенцы разных национальностей сохраняли свои привычки и особенности. Так, например, я сталкивался с русскими крестьянами, которые были, как и дома, в лаптях. Здесь можно было встретить представителей самых разных народностей. Но сельское хозяйство было настолько малоинтенсивным, насколько это возможно. Все, чему мы научились в Европе, было тут упрощено. Мое пребывание в Дакоте была ознаменовано сильнейшей нехваткой работников. Люди были дороги, и на них везде экономили. Так, я видел, как маленький мальчик бороновал поле примерно с двадцатью лошадьми. Сеялка, для функционирования которой у нас требуется три человека, тут обслуживалась одним, вследствие чего все борозды шли вкривь и вкось. Урожайность, очевидно, также была ниже, чем у нас, поскольку интенсивное удобрение почвы тут не применялось. После сбора урожая стерню обычно сжигали, и зола была единственным удобрением.

Я одолжил лошадь и повозку и в полном одиночестве ездил от одной усадьбы к другой много дней и видел повсюду одно и то же: пшеницу и пшеничные поля, которые, когда я там был, как раз возделывались. В то время как мы в Европе привыкли работать по правилам севооборота, чтобы использовать каждый клочок земли, здесь в этом отношении действовали совершенно произвольно.

Уход за скотом также был полностью предоставлен природе. Никаких хлевов, летом и зимой скотина должна была сама искать себе корм. Когда снег делал это невозможным, животных привязывали к изгороди и подвозили большую копну сена, чем скот и питался, пока фураж не заканчивался. Так что в том, что относилось к хозяйствованию, в степях Дакоты я не увидел ничего такого, что было бы мне интересно. Что же касается ландшафта, то мне тут пришлись по душе невероятные просторы, позже я восхищенно воспринимал такое же раздолье на юге России.

Людей здесь всегда встречали приветливо, и так как деревень с постоялыми дворами тут не было, я чаще всего ночевал у фермеров. Сама Дакота была тогда типичным детищем Дикого Запада, быстро застраивающимся, без чего-то стоящего внимания. Интересным было лишь то, что население этого штата, граничащего со штатом Миннесота, каждый вечер почти поголовно совершало туда паломничество. Объяснялось это просто – в штате Дакота алкоголь был запрещен, а в Миннесоте – разрешен.

Самыми скучными были в таких городах воскресенья. Обитатели отеля, как, вероятно, и остальные жители, в этот день не двигались с места, и оказалось правдой, что американцы могут сидеть в шезлонге весь день, положив ноги на подоконник, и в лучшем случае перед ними газета.

После Дакоты путешествие продолжилось, и я отправился посмотреть на резервацию индейцев, где они еще жили вместе. Одна из таких резерваций располагалась на искусственном озере Лич-Лейк, через которое протекает Миссисипи. Я отправился туда. Как назывался город, я уже не помню. В городе жили белые, но на другом берегу озера было поселение индейцев. В витринах везде можно было видеть фотографии индейцев в самой дикой боевой раскраске со скальпами на поясе.

Когда я приехал, единственная в городе гостиница была переполнена, так как был рыночный день, а к тому же мне сказали, что я не могу поехать к индейцам, поскольку хотя лед на озере еще лежит, но уже может не выдержать человека. Мне там было весьма