В результате получился довольно забавный диванчик для Линды и детей.

Для Фриды.

И для Йонаса.

Йонаса, которому он хотел построить игрушечное жилище на ветвях расколотого молнией каштана.

Слезы непроизвольно полились из его глаз, и ему показалось, что он весь объят пламенем. Теперь он понял причину тех фантомных болей, которые так часто чувствовал в своих снах. Теперь, когда его взгляд снова упал на запущенный сад и детский садик, видневшийся примерно в ста метрах от этого участка.

Он закрыл глаза и на мгновение снова очутился в том сне, где стоял в своем кабинете на двадцать втором этаже небоскреба на Потсдамской площади и смотрел на стоянку, на которой была припаркована его машина, жарившаяся под открытыми лучами солнца.

И тогда он вспомнил все, как было на самом деле.

Как ему позвонила Линда, когда он потел над новыми сложными расчетами рисков при наступлении смерти во время преждевременных родов. Вспомнил главного юрисконсульта, буквально дышавшего в затылок, поскольку цифры были нужны ему еще вчера. Но он где-то просчитался и так и не смог найти ошибку, из-за чего всю ночь промучился без сна, пытаясь разгадать причину своего промаха. Сложные формулы не давали ему покоя – они преследовали его и в магазине, и в машине, и при работах в саду. Вычисления не выходили у него из головы и на следующий день.

Он настолько был поглощен решением задачи, что не отвечал даже на звонки жены. Однако в тот день она звонила настолько настойчиво, что ему поневоле пришлось схватить телефон с рабочего стола. И в тот же миг счастье в его жизни закончилось.

– Да, Линда, слушаю, – ответил он тогда.

– Где он?

– Кто?

– Йонас! Ты должен был отвести сына в детский сад, но его там нет!

Тогда впервые в жизни ему пришла в голову мысль о самоубийстве. Он встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на парковку, где стояла его машина с детским креслом на заднем сиденье, специально установленным Линдой.

Еще утром жена попросила его:

– Сегодня отведи его в сад сам. В виде исключения. А завтра я займусь этим. Хорошо?

– Хорошо, – машинально ответил он, поглощенный пересчетом.

Сказал и тут же забыл о своем обещании.

Забыл о Йонасе!

Малыш так и остался сидеть в детском кресле!

Внизу на парковке!

В черной машине!

На заднем сиденье!

Под испепеляющими лучами солнца в самый жаркий летний день!

– Извините! – внезапно послышался голос у него за спиной, и он в испуге обернулся, все еще находясь в сетях воспоминаний.

Но голос позади него принадлежал реальному человеку из плоти и крови, которого он лично никогда раньше не встречал. Его родители, так же как и имя мальчика, ему были известны только из газет и телепередач. Оказалось, что Макс просто последовал за ним и поднялся из подвала в гостиную.

– Извините! – повторил маленький мальчик с печальными глазами и полными губами, чье изображение так часто мелькало в поисковых объявлениях.

На нем были только футболка и трусы, а на правой голени виднелся шрам.

– Я… Это вы спасли меня? – спросил мальчуган.

– Да, – со слезами на глазах ответил он, окончательно осознав, что его собственный сын для него потерян навсегда.

Как потерянным оказался и он сам.

Теперь ему стало ясно, на что намекал еще совсем недавно Трамниц, говоря:

– Когда я покончу здесь с Максом, то тебе предстоит пережить кое-что еще, что тебя полностью уничтожит. Этого я и добиваюсь. Мне хочется посмотреть тебе в глаза и насладиться твоими страданиями.

Его взгляд вновь обратился к детскому садику, в котором еще горел свет, как тогда, когда он в гостиной стоял с пистолетом в руке, но затем принял другое решение из-за того, что такой поступок был достоин только труса и слишком простым наказанием за его чудовищное деяние.

Вот почему он в конечном счете положил пистолет в спортивную сумку и облил себя бензином. Ведь на нем была вина в том, что его сын буквально сгорел в машине, а за это ему полагалось тоже погибнуть в пламени.

– И… и кто вы? – поинтересовался Макс.

В этот момент на улице послышалось шуршание шин и вой сирен.

По всему было похоже, что сирены приближались уже достаточно давно, но он, поглощенный своими мыслями, их не слышал. Не слышал вплоть до того момента, когда Макс со слезами на глазах повторил свой вопрос умоляющим голосом:

– Пожалуйста, скажите, кто вы?

Тогда он собрался с духом и ответил мальчику:

– Меня зовут Патрик Винтер. Я – пациент «Каменной клиники», потому что убил своего сына, а потом потерял рассудок.

Десять дней спустя

Зенгер

Они принарядились, словно собирались отужинать у своего начальника. Не слишком официально, но и не чересчур вольно, а достаточно для того, чтобы подчеркнуть особенность повода, по которому собрались.

Тилль Беркхофф облачился в коричневый свободного покроя спортивный пиджак и новенькую накрахмаленную рубашку голубого цвета, ворот которой явно натирал ему шею. Чувствовалось, что могучий пожарный не привык так одеваться и ощущал в подобном наряде дискомфорт, предпочитая носить джинсы, кроссовки и футболки. Вполне возможно, что в тот день он прислушался к советам своей жены Рикарды, на которой было простенькое зеленовато-коричневое платьице с кружевными рукавами. К нему хорошо подходили неброские сережки и полуботинки, правда, слишком легкие для такой погоды, когда на улице лежал уже первый снег, выпавший как раз накануне.

Глядя на эту супружескую пару, профессор Зенгер никак не могла определить, насколько близки друг другу были эти люди и должна ли она верить прессе, которая вовсю трубила о воссоединении «счастливой пары» после неожиданного возвращения их сына Макса.

Как бы то ни было, на безымянных пальцах обоих блестели обручальные кольца, и за небольшим столом для переговоров в кабинете фрау Зенгер они сидели весьма близко друг к другу, но за руки, правда, не держались.

– Я ничего не понимаю, – в третий раз произнес Тилль, так и не притронувшись к кексам и минеральной воде, предложенной гостям руководителем «Каменной клиники». – Этот Патрик Винтер думал, что он – это я?

В ответ фрау Зенгер сделала такое движение головой, по которому трудно было понять: не то она согласно кивнула, не то отрицательно ею затрясла.

– И да, и нет. Все очень сложно.

– Уж больно мудрено для меня, – одарив врача застенчивой улыбкой, произнес Тилль. – Не могли бы вы объяснить такому увальню, как я, все это как-нибудь попроще?