– Кто научил тебя таким манерам? – спросил Трамниц.

Между тем удары изнутри ящика начали напоминать барабанный бой.

Бум, бум, бум…

– Какую прекрасную музыку я слышу! – заявил Трамниц, склоняясь над «инкубатором».

Между тем Тилль, лежа на полу, отчаянно думал, как ему спасти Макса. Но в голову ничего не приходило, ведь он даже не мог встать.

Зенгер

«Дорогая фрау Зенгер, вы впервые держите в руках дневник, в котором описываются не прошлые события, а то, что произойдет в будущем.

Все, что вы будете читать, маленького Макса пока только ожидает. Моим фантазиям еще предстоит воплотиться в жизнь. Возможно, уже сейчас, как раз в данный момент.

Доктор Фридер полагал, что заставит меня действовать по его плану. При этом он явно блефовал, утверждая, что отравил меня во время операции.

На самом же деле это он танцует под мою дудку (хотя я сильно сомневаюсь, что тогда, когда вы будете читать эти строки, он вообще сможет танцевать).

Я убедил его привести «Трикси» (вы потом поймете, что это такое) в место, которое ему было мною указано, чтобы мне можно было приступить к «лечению» Макса. Взамен моих услуг он помог мне сбежать. Причины такого его поступка я объясню, когда мы с вами встретимся вновь.

Я твердо убежден, что мы с вами еще увидимся, когда меня вернут под ваше крыло. Вы переживете дисциплинарное взыскание и возбужденное против вас следственным комитетом дело, которое он наверняка откроет после моего бегства.

Причина, по которой я пишу вам столь откровенно, заключается в том, что у меня нет намерения оставаться на свободе. Ведь мне так комфортно пребывать в упорядоченных условиях психиатрической клиники, в которой есть все, в чем я нуждаюсь: крыша над головой, бесплатное питание, наркотики и даже проститутки. Причем все это с доставкой прямо в палату. Кроме того, у вас мне спасли жизнь, хотя психологические эксперименты Фридера немного раздражали. Однако сейчас это, к счастью, уже в прошлом.

Есть и другая, пожалуй, основная причина, почему я хочу вернуться: будет второй судебный процесс. На нем у меня появится возможность посмотреть маме маленького Макса в глаза, и она узнает, что ее мальчик прожил еще год. Узнает, что был даже реальный шанс освободить его, заключить в свои объятия, поцеловать, ласкать и смотреть, как он растет, превращаясь во взрослого мужчину. А после вынесения приговора я вновь взгляну ей в глаза, чтобы увидеть ее ярость, боль и отчаяние. И этот образ я сохраню в своих мыслях, чтобы иметь возможность вызывать его из своей памяти, когда мне захочется им вновь насладиться.

Да, чуть не забыл. Чтобы это пожелание сбылось, вам просто нужно немного подождать. Я свяжусь с вами, когда все закончится.

В радостном ожидании,

– «Трикси»? – строго спросил тучный комиссар по уголовным делам, фамилию которого фрау Зенгер опять позабыла.

Эта фамилия походила на название какого-то животного – не то лисица, не то куница, а может быть, и олень.

Комиссар сидел в кабинете руководителя клиники, где фрау Зенгер и передала ему послание Трамница.

– «Трикси», «Трикси»… – повторил комиссар. – Вы, случайно, не знаете, что под этим подразумевается?

Его люди уже занимались поисками, и вся местность была оцеплена. Однако он заметно нервничал, что можно было понять: пока на след беглецов выйти не удалось.

– К сожалению, нет. А что скажете вы, Симон?

Санитар тоже был вместе с ними, и все трое расположились за маленьким круглым столиком, на котором обычно стопками лежали папки с личными делами пациентов, которые руководитель клиники по этому случаю убрала.

Симон, которого комиссар попросил дать свидетельские показания, откашлялся и сказал:

– Я не уверен, но в газетах об этом что-то писали. Мне кажется, что так Трамниц называл свой «инкубатор», в котором…

– А каковы размеры этого изделия? – прервала его фрау Зенгер, к явному удивлению комиссара, который привык сам задавать вопросы.

– Помню только приблизительно. Что-то около полутора метров в длину и шириной, достаточной для одного человека. А что?

– Да, почему вы считаете это важным? – уточнил полицейский.

Лицо комиссара сделалось еще более кислым, когда руководитель клиники проигнорировала его вопрос и вновь обратилась к Симону:

– В последнее время Фридер не заказывал машину скорой помощи или какой-нибудь другой транспорт? Не думаю, что на своем «порше» ему удалось бы перевезти столь габаритное изделие.

Пока комиссар смотрел на санитара с таким видом, будто ему кто-то свистнул прямо в ухо, Симон вскочил с места и устремился к двери, поясняя на ходу:

– Надо проверить путевые записи в автопарке.

– Да! Сделайте это! – крикнула ему вдогонку фрау Зенгер. – И затем проверьте данные в навигаторе. Вы наверняка что-нибудь обнаружите!

Тилль

Несмотря на жуткую боль и панику в душе, которые не могли смягчить выбросы адреналина, Тилль направился в соседнюю комнату.

Сделать это его заставили глухие удары Макса, раздававшиеся изнутри «инкубатора». Кулачки мальчика словно отбивали ритм смерти: бум, бум, бум…

Беркхофф судорожно принялся искать в комнате для гостей какой-нибудь предмет, который можно было бы использовать как оружие, – палку, нож для ковра или что-то острое, но ничего не находил. Даже во встроенном шкафу обнаружились только два кусочка мыла, которые, по-видимому, раньше лежали между бельем, но теперь они уже совсем не пахли.

Бум…

Удары Макса заметно слабели, а интервалы между ними становились длиннее.

«Сколько у него осталось еще воздуха для дыхания?» – подумал Тилль.

От отчаяния он собрал последние силы и неожиданно нанес Трамницу кулаком удар в подбородок. Но это оказалось малоэффективным. К тому же маньяк обладал великолепной реакцией. От первого же его тумака грудная клетка у Беркхоффа словно треснула, выпустив из легких весь воздух. Затем последовал удар ногой в промежность.

Тилль обмяк и хотел было закричать, но ему не хватало воздуха, хотя открытым от боли ртом он жадно пытался его хватать, напоминая выброшенную на берег рыбу.

Бум, бум…

И тогда Беркхофф их увидел – две пустые полиэтиленовые бутылки лежали рядом с кроватью для гостей недалеко от темного пятна на светлом ковровом покрытии.

«Что я упустил из виду?»

Остатки жидкости в бутылках имели неприятный коричневый оттенок, и в нос Беркхоффу ударил резкий запах бензина. Его бросило в жар, и у него появилось огромное желание расцарапать себе голову.