— Получить отказ всегда неприятно, а уж рассказывать об этом, даже лучшему другу, далеко не каждый решиться.

— То, что вы мне сказали, Исаак Соломонович, безусловно, важно, однако не имеет принципиального значения, поскольку никаких видов на Серафиму Дмитриевну у меня и в мыслях не было.

— Охотно верю. Последний вопрос: кто вы, господин Штейнберг?

— Не верите, что я ювелир?

— В том, что вы квалифицированный ювелир у меня нет сомнений, меня смущает ваша излишняя осведомленность в некоторых сугубо местных давно забытых делах.

— Вам нужны гарантии, что моя деятельность не носит криминальный характер?

— Поймите меня правильно, у каждого человека есть свои моральные нормы и принципы.

— Справедливое замечание. — Штейнберг выложил пред адвокатом жетон и удостоверение.

— Это личная подпись императора? — Удивился Гринберг. — Первый раз вижу своими глазами. Господин надворный советник, вы могли не только избежать унизительного допроса в полиции, но и поставить их там всех раком, а пьяных купчиков, напавших на вас загнать в Сибирь.

— Сомнительное удовольствие для личного представителя императора наводить порядок в уездном городе. Моя деятельность требует всегда оставаться в тени.

— Простите, ваше высокоблагородие, а господин Соколов тоже из вашей конторы?

— Да, только он военный в чине подполковника. Вы все посмотрели, Исаак Соломонович? Ваша совесть успокоилась?

— Все в порядке, ваше высокоблагородие.

— Прекрасно, тогда тут же забудьте, про то, что видели и про «благородие» тоже.

— Я все понял, Генрих Карлович, спасибо за понимание и честный ответ, теперь мы можем приступить к обсуждению самого дела. Что касается заводов, то здесь я бессилен вам помочь, поскольку действия Воронина нарушают только морально-этические нормы. Мы можем осуждать его, но юридически никаких законов он не нарушал.

— Как раз с заводами мне разобраться легче всего, поэтому оставим их в покое. Меня беспокоит этот вексель на десять тысяч рублей, ведь суд должен состояться завтра. Такую сумму можно было оформить только через нотариуса, либо через канцелярию магистрата.

— Насколько мне известно, вексель был завизирован нотариусом Лопухиным.

— А что говорит Лопухин?

— Лопухин ничего не говорит, он уже больше года покоится на местном кладбище.

— Но ведь должны остаться какие-то бумаги, записи в книге об этой сделке?

— Контора сгорела вместе со своим хозяином, так что никаких документов, кроме этого векселя нет. Сам вексель, предъявленный Толстиковым к оплате, выписан на купца Коробкова, который помер три месяца назад. Как видите, ситуация там довольно сложная, поэтому и дело может затянуться. Единственная зацепка — это почерк, на что и ссылается Толстиков. Вексель вроде как написан рукой покойного Казанцева, но доказать это довольно сложно, точно также, как доказать обратное.

— На обороте есть запись о передаче векселя Толстикову?

— Наверняка есть, но кем она сделана я не знаю.

— Хорошо, подойдем к делу с другой стороны. Купец Коробков мог дать в долг Казанцеву такую сумму?

— Вам бы в адвокаты, Генрих Карлович. — Улыбнувшись, сказал Гринберг. — Коробков не бедный человек, но такой свободной наличности у него на руках никогда не было.

— Похоже на аферу?

— Согласен с вами, но как это доказать?

— Скажите, Исаак Соломонович, в городе есть специалисты способные подделать почерк?

— Конечно, вот только откровенничать они с вами не будут.

— Это я понимаю, мне нужны фамилии.

— Таким путем вы долго будете идти к истине, Генрих Карлович, а у вас на это просто нет времени, ведь суд состоится завтра.

— Тогда подскажите другой путь, собственно говоря, за этим я и пришел к вам.

— Вы хотите доказать, что вексель поддельный и таким образом спасти госпожу Казанцеву от разорения?

— Именно это я и хочу сделать.

— На мой взгляд, целью этой аферы была не Казанцева.

— А кто?

— Купец Толстиков! Он был влюблен в Серафиму Дмитриевну и даже делал ей предложение, правда с тем же успехом, что и господин Соколов. Мошенник, или мошенники решили воспользоваться ситуацией и неплохо на этом заработать. Толстиков клюнул, и купил по дешевке этот вексель, рассчитывая таким образом сломить сопротивление госпожи Казанцевой, но просчитался и сейчас не знает, как выйти из этой ситуации.

— Нужно начинать с Толстикова?

— Вы правильно меня поняли.

— Кстати, я вспомнил, что в Москве уже встречался с Толстиковым Артамоном Матвеевичем.

— Это старший брат Андрея Матвеевича, о котором мы говорим.

— Можно объяснить купцу, что его просто развели и будет лучше, если он признает это, смирится с потерей денег и отзовет свой иск.

— Таким методом вы от него ничего не добьетесь. Поверьте старому адвокату, он даже на порог вас не пустит, не то, что снизойдет до разговора.

— Тогда я вас не понимаю, Исаак Соломонович.

— С ним нужно разговаривать с позиции силы. Поскольку вексель выписан не на Толстикова, то он сам не уверен, что здесь все чисто и даже готов пойти на снижение суммы долга, лишь бы вернуть затраченные деньги. Нужно поставить его перед выбором: либо он отзывает свой иск и тогда отделается легким испугом и потерей денег, либо будет возбуждено дело о подлоге и тогда ему светит скамья подсудимых и каторга. Боюсь, для этого вам придется воспользоваться своими официальными бумагами, иначе вам к нему не подобраться.

— Не страшно, Виктор быстро заткнет ему рот. Сейчас мы отправимся на поиски Толстикова, и если нам удастся его «убедить», что делать дальше?

— Привезите его ко мне, я поеду с ним в магистрат и все официально оформлю. Кстати, сын Толстикова был среди тех, кто участвовал в драке, можете использовать этот факт, как дополнительный аргумент. Избиение должностного лица при исполнении им служебных обязанностей.

— Но я даже не знаю, какое наказание за это положено?

— Не беда, он тоже этого не знает. Обещайте двадцать лет каторги, думаю, будет достаточно.

Расставшись с адвокатом, Штейнберг поспешил в трактир, где его ждал Соколов. Всесторонне обсудив ситуацию, и выработав стратегию поведения, они взяли извозчика и поехали к купцу.

Коляска остановилась возле дома купца Толстикова. Штейнберг и