– Это Томас, – ответила она.

Марблхед. Массачусетс

23 апреля. Ночь

1816

– Мама! – прошептала Темперанс.

Под пологом сада ночь казалась темной, и она с трудом могла разглядеть очертания матери.

– Пойдем, – чуть слышно скомандовала Пэтти.

В щиколотки Темперанс врезался маленький пес. Когда они добрались до калитки, Темп попыталась не пустить его дальше, отгоняя ногой, но тот не отставал.

– Т-с-с, – прошипела Пэтти, прикладывая костлявый палец к губам и толкая калитку.

Со слабым скрипом она отворилась, и Темперанс поразилась, как похолодел воздух за пределами сада. Снова запахло зимой. Не настолько, чтобы закоченеть, но продрогнуть вполне можно. Темперанс захотелось накинуть плащ.

Пэтти бормотала что-то под нос, продвигаясь дальше во тьму.

– Мама! – громким шепотом воскликнула Темперанс вслед удаляющейся матери. – Куда мы идем?

– В козлятник Палфри, – прошипела в ответ Пэтти.

– Что?! Зачем?

Старуха лишь молча потянула дочь за рукав, увлекая за собой.

Они крались вниз по улице мимо спящих домов с запертыми ставнями. Фонари уже погасили на ночь. В канаве дремали две свиньи, отгоняя ушами мух. Луна еще не поднялась. Звезды сияли так ясно, будто вернулась зима, а ведь на дворе стоял апрель.

Они подошли к дому Мехитабл Палфри – врага детства Темперанс. Мехитабл повзрослела, успела выйти замуж, родить четверых детей и заполучить рак груди. В окне наверху горела одинокая свеча.

Пэтти обхватила дочь за талию и увлекла в тень ворот, что вели во двор Палфри. Тихонько закудахтали куры. Поднялся ветер и раскачал крупные цветки тыквы. Ветер был холодным.

Старуха запустила руку в карман и выудила закупоренный пузырек. Вытащив пробку, она сделала большой глоток и протянула сосуд дочери.

Желая согреться, Темперанс приняла пузырек из рук матери и немного отпила. Ром обжег ей горло, достиг образовавшейся в ее груди черной тучи и с шипением испарился. Темперанс откашлялась.

– Козлятник на заднем дворе, – прошептала Пэтти.

Она беззвучно выдвинула задвижку калитки и потянула дочь за руку. Женщины крались вдоль разрыхленной тыквенной грядки. Ворсистые листья цеплялись за подол платья Темперанс. Она подняла взгляд на окно, где только что мерцала свеча, но ничего не увидела.

Маленький козлятник был теплым благодаря сену и дыханию животных. Темперанс слышала тихое копошение мышей и дыхание дремлющей козочки, что свернулась клубком, лежа на боку, уткнув бороду в задние конечности. В темноте все в сарае казалось бледно-серым, но Темперанс удалось разглядеть двоих маленьких детенышей. Козлята, которым было всего несколько дней отроду, спали в ногах матери.

Тут-то Темперанс все и поняла.

Вдруг обзор заслонила черная фигура. Поднялась суматоха, раздалось блеяние, взмыло в воздух сено, застучали по дереву копыта, и в живот Темперанс ударил тупой рог. Она потеряла равновесие и, размахивая руками, налетела на стену.

– Бежим, – скомандовала Пэтти.

Темперанс ничего не видела в темноте, но слышала жалобный плач козленка и угрожающее блеяние и топот копыт его матери.

Женщины выскользнули за дверь козлятника. Пэтти шла полусогнувшись, пряча что-то под плащом.

– Мама, что ты… – начала Темперанс.

– Бедняжка, – сказала Пэтти. – Маленькое беззащитное создание. Ты все равно бы не выжил. – Она опустилась на колени в зарослях тыквы и скомандовала дочери: – Помоги мне.

– Что ты делаешь? – Виски Темперанс запульсировали.

– Не будь дурой. Рой.

Почва под ногтями Темперанс была твердой и холодной – гораздо холоднее, чем обычно в апреле. Будто тепло последних недель лишь маскировало леденящую правду. Темперанс подцепила ногтем камешек и выругалась, засовывая больной палец в рот.

– Достаточно, – буркнула Пэтти.

Она опустила обмякшее безжизненное тельце, маленькое, словно игрушечное, в небольшую ямку и принялась присыпать землей. В свете звезд мелькнуло крошечное копытце.

В пустом окне второго этажа, что выходило на огород, зажглась свеча. Темперанс и Пэтти застыли, уставившись на мерцающий свет.

– Скорее, – шепнула старуха, разгребая землю заново, чтобы достать тельце из временной могилы.

Темперанс сидела как громом пораженная. В ее ушах пульсировала кровь.

– Ну же! – прошипела Пэтти, и ее дочь принялась сгребать двумя ладонями землю прямо себе на колени.

Откопав козленка, Пэтти схватила его за безвольную заднюю ногу и поднялась.

Темперанс еще ни разу не видела, чтобы ее мать бегала. Пэтти и ходить-то едва могла. Однако сейчас подол ее плаща раздувался, словно крылья совы. Темперанс же, напротив, задыхалась, стараясь не отставать от стремительно удаляющейся фигуры матери. Ее ступни стучали по практически замерзшей земле.

– Кто здесь? – раздался позади слабый женский голос.

В мгновение ока Темперанс оказалась у калитки и помчалась вдоль дороги, тяжело дыша. Она шмыгнула в тень обувной лавки, принадлежавшей соседу Мехитабл Палфри, вжалась в стену, накрыла рукой живот и громко ахнула.

– Тссс, – выдохнула Пэтти на ухо дочери, прижимая к губам палец. – Нам нужно заглянуть кое-куда еще, прежде чем мы вернемся домой.

Истоптанная и исполосованная следами повозок Милк-стрит была труднопроходима. Темперанс сделала шаг и оказалась по щиколотку в холодной луже, что поблескивала в свете звезд.

– Мама? – позвала Темперанс, когда Пэтти скрылась из виду.

– Сюда, – тихонько позвала старуха.

Они мчались по Милк-стрит в сторону своего дома. Неразумная идея. А вдруг Мехитабл их заметила? Что, если она прямо сейчас стоит в ночной сорочке и щурится им вслед, прикрывая плечи и изуродованную грудь шалью? Обвинение в краже скота грозило судебным разбирательством и штрафом. А после – косыми взглядами и отсутствием дохода. И неважно, что кража была незначительной.

Женщины добрались до калитки, скрытой в живой изгороди, однако сгорбленный силуэт матери не повернул к дому, а продолжил путь дальше, вдоль усыпанной ракушками дороги.

Та привела к густым зарослям. Темперанс любила здесь играть в детстве – под сенью вязов, кленов и падуба, где в траве прыгали жабы и прятались в упавших ветках. Когда поднялся ветер, ветви деревьев тоскливо заскрипели. Темперанс сложила руки на груди, чтобы согреться и не дрожать. Ей безумно захотелось оказаться на своей теплой кухоньке и наблюдать, как над огнем камина лениво струится дым, как Фэйт помешивает варево в котле, а Авдий ковыряет в зубах кончиком ножа.

Они пробирались сквозь чащу, спотыкаясь о поваленные бревна и шурша листвой. Через некоторое время ветви расступились, открывая вид на маленький илистый прудик. Ветер поднимал на его поверхности рябь, что поблескивала в свете звезд. Крошечные волны растворялись у берега, соприкасаясь с тонкой ледяной корочкой.