руки, правда? (Да ладно, не надо мне врать.)

Скажи, она хорошенькая?

Какие недостойные мысли, ведь ты знаешь, откуда это письмо! Ее не будут предлагать тебе в качестве взятки. Менеджеры этого проекта слишком хорошо тебя изучили, чтобы добиваться твоего сотрудничества с помощью сексуальных утех.

Ее зовут Мэриан.

Давай немного поговорим о любви.

Прежде ты уже влюблялся. Ты можешь вспомнить, каково это, если позволишь себе. Ты помнишь боль… но она пришла позже, ведь так? Когда тебя отвергли. Ты помнишь, что ты чувствовал в тот день, когда ты только влюбился? Постарайся вспомнить, ты можешь вернуть это ощущение.

Ответ очень простой – именно любовь заставляет этот мир вращаться. Одна лишь возможность, что на твою любовь ответят взаимностью, помогла тебе продержаться те три года после того, как Карен бросила тебя.

Так вот, позволь тебе сказать, Мэриан влюблена в тебя, и до конца дня ты тоже в нее влюбишься. Можешь мне верить, можешь – нет, решай сам, но для меня под конец моей жизни, который наступит уже сегодня, одним из немногих утешений является я/ты завтра/сегодня испытаю/испытаешь ни с чем не сравнимое удовольствие от ощущения влюбленности в Мэриан.

Я завидую тебе, мерзкий скептик!

И раз уж это все строго между нами, хочу еще кое-что сказать. «Первый раз» – это всегда чертовски интересно, даже с девушкой, которую ты не любишь, не так ли?

Для тебя это всегда будет первый раз… за исключением второго раза перед тем, как ты уснешь… а именно сейчас Мэриан и предлагает этим заняться.

Я опять-таки заранее предугадал твои возражения.

Ты думаешь, что для нее это будет слишком тяжело? Ты считаешь, что она страдает?

Ну хорошо. Согласен, что первые несколько часов могут показаться ей несколько однообразными, и, как ты уже правильно догадался, ей будет немного скучно, ведь сразу после пробуждения ты всегда ведешь себя одинаково. Но она охотно готова нести этот крест ради того удовольствия, которое доставит ей твое общество весь оставшийся день.

Она здоровая, энергичная девушка, осознающая, что ни у одной другой женщины нет такого внимательного и энергичного любовника. Она любит мужчину, бесконечно очарованного ею, восхищающегося ее телом и душой и каждый день глядящего на нее как в первый раз.

Она обожает твой неиссякаемый энтузиазм и то, как ты всякий раз заново в нее влюбляешься.

У тебя нет времени, чтобы разлюбить ее.

Все остальные мои слова лишь отняли бы у тебя время, и, поверь мне, если ты узнаешь, как сложится твой день, ты возненавидишь меня за это.

Возможно, нам хочется, чтобы все сложилось иначе. Ведь это так несправедливо, что у нас в распоряжении всего один день. Я (в конце концов, кто я такой?) чувствую боль, которую ты только начинаешь ощущать. У меня есть чудесные воспоминания… но вскоре они исчезнут. И Мэриан еще проведет со мной несколько минут.

Но я клянусь тебе, я чувствую себя старым, очень старым человеком, который прожил целую жизнь и не жалеет ни об одном своем поступке, который добился чего-то в жизни, любил и был любимым.

Много ли «нормальных» людей может так сказать, умирая?

Через несколько секунд одна последняя запертая дверь откроется, и через нее войдет твоя новая жизнь и будущая любовь. Могу тебе гарантировать, это будет интересно.

Я люблю тебя, но теперь вынужден покинуть…

Хорошего дня.

Благие намерения

Джозеф Харди с тоской взирал на руины своей избирательной кампании в Конгресс. Дело было ранним утром в среду в ноябре. Мысль о том, что нет страшнее унижения, чем быть отвергнутым десятками тысяч людей, не оценившими твоих идеалов, не давала Харди покоя.

Почти целый год он целовал детишек, жевал резиновую курицу, заедая ее вагонами «Маалокса», обивал десятки тысяч порогов, пожимал сотни тысяч рук, оказался на грани развода, и вот такой итог – он остался один в большом пустом зале, заваленном раздавленными сигаретными бычками и красно-бело-синими флажками, свисавшими до самого пола. Таблички «ГОЛОСУЙТЕ ЗА ХАРДИ!», приколоченные гвоздями к узким рейкам, лежали сваленные в груду, как винтовки конфедератов после сражения при Аппотаматтоксе[27]. В углу в оцинкованных ведерках, заполненных растаявшим льдом, стояли две дюжины бутылок дешевого калифорнийского шампанского, которые так и не были открыты.

И в этот самый момент крушения всех надежд – а такие моменты бывали с ним уже не раз – и появился дьявол. Харди сразу понял, что перед ним Сатана, хотя вид у него был ничем не примечательный, и возвестили о его прибытии отнюдь не фанфары, а возмущенное повизгивание фракции сдувшихся воздушных шариков под его ногами.

Сатана остановился неподалеку от сидящего Харди, какое-то время молча смотрел на него, а затем медленно кивнул.

– Ну, Джо, – тихо проговорил он. – Что скажешь?

– Издеваешься, что ли?

Дьявол только покачал головой и выжидающе посмотрел на него.

– Начнем с того, что я вообще не хотел этим заниматься. Меня уговорили. Сказали, что Хаггерти слишком постарел. И не важно, что два года назад он одержал победу в этом округе, набрав семьдесят процентов голосов. «Новое лицо – вот что нам нужно, Джо, молодое лицо».

Это лицо с улыбкой глядело на дьявола и Джона Харди с сотен предвыборных плакатов, расклеенных по стенам. Лицо было привлекательным, чем-то отдаленно напоминающим Кеннеди; глубокомысленным, но, к счастью, не до такой степени, как у Стивенсона[28]. На Харди были очки в роговой оправе, такие в колледжах обычно носят преподаватели по экономике, коим он, собственно, и являлся. И у него были хорошие зубы.

– Не надо врать мне, Джо, – сказал Сатана. – Еще вчера ты этого хотел. Мы все видели твое лицо, когда выяснилось, что ты лидируешь по предварительным результатам. Ты еще ничего в жизни не желал так сильно, как этого.

Харди закрыл лицо руками и долго тер его. Затем он с измученным видом снова поднял голову.

– Поговори со мной, – попросил он.

Когда они оговорили все условия, уже начало светать.

– Мне не придется поступиться своими идеалами, – заявил Харди. – Вот почему я решил согласиться. Думаю, я смогу принести пользу.

– Никаких проблем, – спокойно констатировал Сатана.

– Я серьезно. Не стану прогибаться. И плевать на рейтинги. Я не изменю свою позицию, чтобы только завоевать голоса.

– Тебе и не придется этого делать.

– И никаких жирных котов. Никаких лоббистов. Я хочу ограничить сумму пожертвований на проведение избирательной кампании до ста долларов, как Джерри Браун.

– Договорились.

– Никакого черного пиара. Никакой клеветы и поливания грязью оппонентов. Никакого Уилли Хортона