Если только ты уже не мертвец, подумал Шпат. Он положил торбу на кабестан, как венок на могилу.

– Иджжссон, – прошипел Рыцарь, – подходи спокойно, и нам не придется вспарывать старуху. – Глаза Угрюмой Мамули зажмурены, ее трясло. В лапах громилы она такая тоненькая, до слез, руки висят сухими веточками.

Шпат сделал шаг, чувствуя в конечностях непривычную силу. Насмешка каменной хвори – чем ближе ты к окаменению, тем сильнее становишься. Он помедленней, чем хотелось бы, более неуклюж, но сегодня ночью силен, как никто.

Он поднял голову. Из окружающих зданий на него смотрело множество лиц – за колыхавшимися занавесками и с отдаленных балконов. Никто из них не вымолвит ни словечка, вообще не признается, что он здесь, но у того, что сейчас произойдет, будет много свидетелей.

– Ступай назад к Хейнрейлу, – произнес Шпат, наступая на Холерного Рыцаря и зажимая бойцов между собой и водой. – Передай ему, я встречусь с ним на сточном судилище, перед всем Братством. Передай, что мы не потерпим тупое бычье вроде тебя, которое вести себя с людьми не умеет.

– Пусти ей кровь, – приказал Холерный Рыцарь.

Шпат сделал еще шаг, ударив ногой так, что земля задрожала. В канале зарябили мелкие волны, плеснувшие о кромку берега и борта лодки.

– Тронь ее, – проговорил Шпат легким, почти насмешливым голосом, – и я тебе руки вырву.

У вора затряслась рука. Он взглянул на Холерного Рыцаря, ища подтверждение, ища силу. Раздраженный, Рыцарь повернулся вполоборота к своему прихвостню…

…И у Шпата открылась удачная возможность. Каменный человек рванул вперед, топоча напропалую, сорвал дистанцию между ними за удар сердца. Рыцарь буркнул и взмахом подставил меч, зашкворчал его доспех, когда шприцы автоматически впились под кожу, изливая новое снадобье. Шпат подладил свой бросок, чтобы подставить под кончик клинка одну из самых твердых окаменелых пластин на шкуре. Он наткнулся на меч, отклоняя его, чувствуя, как острие сползает по телу, не находя упора. В новый миг он врезался в Холерного Рыцаря, и оба повалились вверх тормашками.

И упали на остов горящей барки, проламывая его насквозь, вглубь, в холод.

В целом глубоким канал не назвать. Даже когда его только прорыли, до дна приходилось не более восьми футов, а со временем нанесло песка и разного сора, поэтому в большинстве мест стоячая вода доходила футов до двух-трех. Однако уже недалеко отсюда канал вбирал в себя воды бухты, и тут дно лежало пониже, и совместного веса Шпата и одетого в сталь Холерного Рыцаря хватило погрузиться глубоко в ил.

Ему казалось, будто лихорадочный жар от больного тела Рыцаря чувствуется через броню, через воду.

Он не видел ни зги, но смог определить, что лежит мертвым грузом поверх Холерного Рыцаря, вдавливая того в стылую грязь.

Рыцарь затрясся, забился все неистовей. Его голова впечаталась Шпату в подбородок, высекая трещину в Шпатовой скале. Брыкающиеся колени долбили и без того хромую ногу. Шпат стойко терпел, как терпел отец, и пускай великое отрицание Иджа было на виду у целого города, а мученичество Шпата во мгле канала не видит никто.

Что-то плеснуло совсем рядом. И еще, и еще, будто дождь.

Холерный Рыцарь предпринял последнее, страшное усилие отбросить Шпата. Может, сумел оттолкнуться от твердого изначального дна канала, веками затерянного во мгле и мути. И почти преуспел, вытолкнув обоих к свету пожара там, наверху.

Перед Шпатом поднялось лицо наподобие выбеленного черепа в лиловых пятнах, глаза выпучены. Пальцы Холерного Рыцаря буравили Шпату бока, царапали плечи. Должно быть, воды в канале окрасились алым, подумалось ему, ведь они смывают с рук Рыцаря всю пролитую кровь.

Легкие самого Шпата начало жечь и одновременно промораживать. Понятно, что это значит, – он не может дышать, а скоро у него не будет легких, чтобы дышать, только две пустые полости в каменной груди. Извини, Кари, подумал он, мне не стать тем, кем ты меня хочешь видеть, не дотянуть.

Холерный Рыцарь перестал шевелиться. Шпат отпустил его, пытаясь подтянуть ноги под себя, но оскальзывался в грязи и снова тонул, как, м-да, камень в воде. Илистое дно канала наверняка похоже на пуховую постель.

Что-то еще плеснуло рядом. Конец какого-то багра с крюком. Посох Джери – тот, что украла Кари. Спасенный из обломков лодки. Посох подцепил его под локоть и поволок к краю набережной. Руки взялись за него, подхватывая, поднимая. Лицо его пробило поверхность, и он, захлебываясь, глотал воздух. На берегах канала толпился народ, святое воинство. Обитатели местных трущоб и притонов вытаскивали Шпата из воды.

Еще два всплеска – это они побросали в воду двух других воров. В отличие от предводителя, эти держались на воде, не уходя на дно. Но град камней и отбросов заставил их пожалеть, что здесь нельзя утонуть. Одного из воров отнесло к полыхающему корпусу, и он закричал, загораясь.

Шпата доволокли до берега, где он смог повиснуть на кромке и в итоге подтянулся и вылез. Когда он встал прямо, народ ликовал.

Шайка беспризорников – детей канала, кто роется в жиже ради мелких монет, объедков и тому подобных ценностей, – сцапала посох-багор и принялась выуживать труп Холерного Рыцаря. Когда страшную тушу подняли на берег, ловкие пальцы уже растаскивали броню. Один пацан сорвал с отвратительной головы Рыцаря шлем и отдал его Шпату, как трофей.

Он воздел шлем к небу, и толпа выкрикивала его имя, так же как славила имя Иджа двадцать лет назад.

Это как лететь или падать – нет, все не то. Это быть выжатой, как белье.

Давление на голову Кари ширилось и нарастало, пока все тело не оказалось смято, стиснуто в точку. Она больше не видела комнаты в семинарии, не видела тех двух напавших, ведь, похоже, глазные яблоки лопнули, как раздавленные спелые виноградины. Она чувствовала на себе вес целого города.

Мирен тоже здесь. Она осознавала его, знала, она не одна, пока весь город вертится и крушит ее.

Ей бы запаниковать. Ей бы завопить. Но нет никакой возможности.

Вихрь. Наклон. И ее отрыгивают обратно в реальность. Кари спотыкается, когда выпадает в свой мир, обдирая колени о деревянную тумбочку. Запах пыли. Низкий потолок, горы старья – наверно, чердак какого-то большого дома. У кровати горит скромный эфирный светильник. Мирен отпускает ее ладонь, отодвигается от нее. Его лицо раскраснелось. И сейчас одушевленнее, чем вообще когда-либо. Она тоже дышит тяжело. Кажется, ее шатает. Немного занятно, полностью ли ее сюда донесло, а то вдруг что-нибудь от нее забыто в университете или смешалось с Миреном, когда они…

– Что это за херь? – сладила она наконец с голосом.

– Трюк, которому отец меня научил, – сказал Мирен, беспокойно следя за ней. – Он не всегда срабатывает. Иногда я могу вроде как войти и выйти, но только если город меня пускает.

Кари так себе разбиралась в волхвовании, но знала, что телепортацию запросто не освоить. Она повидала рыночных факиров – те притворялись, будто способны ходить сквозь стены или запрыгивать в одну корзину, а выскакивать из другой, но все это была лишь ловкость рук. На деле входить и выходить из реальности было свойством скорее царства святых и богов, нежели смертного волшебства. Насколько она понимала.