Чем дальше, тем серьезнее становилась цыганка. В ее черных глазах исчезло выражение уверенности. Очаровательное дитя, она верила во всякую чертовщину и боялась, но любопытство возобладало над страхом.

— Говори третье желание, — невольно понизив голос, велела она.

— Но я вовсе не хочу идти на бал! — воскликнула Аврора. — Кончаем эту игру.

— Как! А если ты будешь уверена, что там встретишь его?

— Анри?

— Да, твоего Анри, нежного, галантного. И он сочтет, что в своем блистательном наряде ты еще прекраснее.

— Ну тогда, — потупив глаза, промолвила Аврора, — думаю, я пошла бы.

— Три! — крикнула цыганка и громко хлопнула в ладоши.

Она чуть не упала от неожиданности. Дверь в залу с грохотом распахнулась, в нее ворвался запыхавшийся Берришон и громко закричал уже с порога:

— Принесли всякие финтифлюшки и финтифанты для нашей барышни! В двадцати картонках! Платье! Кружева! Цветы! Эй вы, да заходите же! Это и есть дом господина шевалье де Лагардера!

— Несчастный! — испуганно ахнула Аврора.

— Не бойтесь, я знаю, что делаю, — с довольным видом успокоил ее Жан Мари. — Больше не надо скрываться. К дьяволу тайны! Мы срываем маску, черт побери!

Как описать изумление доньи Крус? Она вызывала дьявола, и дьявол послушно отозвался на ее призыв, не заставив, естественно, себя ждать. Эта очаровательная девушка была скептик, а все скептики суеверны.

Не забывайте, донья Крус провела детство в шатрах кочевников-цыган. А это страна чудес. Донья Крус стояла, разинув рот и широко открыв от удивления глаза.

В дверь вошли с полдюжины девушек, а следом за ними столько же мужчин со свертками и картонками. Донья Крус задумалась, что в них: настоящие наряды или сухие листья. Аврора, глядя на смятенное лицо подруги, не смогла удержаться от улыбки.

— Ну что? — спросила она.

— Он колдун, — пролепетала цыганка, — я так и думала.

— Входите, господа, входите, сударыни! — кричал Берришон. — Входите все! Вы желанные гости в этом доме. А я побегу найду госпожу Балао, ей страшно хочется посмотреть, как мы живем. Я ничего не пил вкуснее ее дягилевого сиропа. Входите, сударыни! Входите, господа!

Сударыни и господа не заставили себя упрашивать. Цветочницы, золотошвейки, портнихи выложили картонки на большой стол, стоящий посреди залы.

Вслед за ними вступил в зал паж, правда без цветов дома, которому он служит. Он подошел к Авроре, отвесил глубокий поклон и подал ей пакет, изящно перевязанный шелковой лентой. Поклонившись еще раз, он удалился.

— Эй, подождите хотя бы ответа! — крикнул Берришон, бросаясь за ним.

Но паж уже был на углу улицы. Берришон увидел, что он разговаривает с каким-то дворянином, закутанным в плащ. Берришон его не знал. Дворянин спросил у пажа:

— Все исполнил? — И после утвердительного ответа осведомился: — Где ты оставил наших людей?

— Здесь рядышком, на улице Пьера Леско.

— И портшез тоже?

— Там два портшеза.

— Почему? — удивился дворянин.

Край плаща, укрывавший нижнюю часть его лица, чуть сдвинулся. Будь мы там, мы узнали бы заостренный бледный подбородок милейшего господина де Пероля.

Паж ответил:

— Не знаю, но там два портшеза.

«Недоразумение, наверное», — подумал господин де Пероль.

Он решил было взглянуть на дверь дома Лагардера, но, поразмыслив, отказался от этого намерения.

— Если меня там увидят, все пропало, — пробормотал он и обратился к пажу: — Мчись со всех ног во дворец. Понял меня?

— Да. Со всех ног.

— Во дворце отыщешь тех двух храбрецов, что весь день сегодня проторчали в службах.

— Мэтра Плюмажа и его друга Галунье?

— Их самых. Скажешь им: «Пришла пора для вашей работы, вам нужно только явиться на место». При тебе сейчас называли имя дворянина, которому принадлежит этот дом?

— Да, господин де Лагардер.

— Ни в коем случае не смей упоминать его. Если они тебя спросят, скажи, что в доме одни только женщины.

— Мне нужно проводить Плюмажа и Галунье?

— Только до угла и покажешь им дверь.

Паж убежал. Господин де Пероль снова укрыл лицо плащом и растворился в толпе.

А в доме Аврора вскрыла конверт с письмом, которое вручил ей паж.

— Его почерк! — воскликнула она.

— А вот и приглашение, такое же, как у меня, — добавила донья Крус, изумление которой продолжало нарастать. — Наш волшебник ничего не забыл.

Она стала вертеть приглашение. В приглашении, украшенном тонкими, изящными виньетками, изображающими пузатых амурчиков, виноградные грозди и гирлянды роз, не было ничего дьявольского. Так подумала и Аврора. Она прочла записку:

Дорогое дитя, посылаю Вам этот убор. Я хотел сделать Вам сюрприз. Наденьте его, будьте нарядной.

Я пришлю за Вами портшез и двух лакеев, которые проводят Вас на бал, где я жду Вас.

Анри де Лагардер

Аврора передала записку донье Крус, которая, прежде чем прочесть ее, протерла глаза; голова у нее совершенно шла кругом.

Прочитав, она поинтересовалась:

— И ты веришь этому?

— Верю, — кивнула Аврора, — и у меня есть на то свои основания.

И она самоуверенно улыбнулась. Разве Анри не велел ей ничему не удивляться? Донья Крус была близка к мысли, что спокойная уверенность Авроры в этой малообъяснимой ситуации — тоже одна из проделок нечистой силы.

А тем временем ослепительное содержимое коробок, картонок и свертков было разложено на столе. Донья Крус имела возможность убедиться, что в них находились отнюдь не сухие листья; напротив, там был полный придворный туалет и домино из розового атласа, точь-в-точь такое же, как у мадемуазель де Невер. Платье было белое, затканное серебряными розами, в центре каждой из них была нашита маленькая жемчужина; баски, грудь и рукава украшены вышивкой из перьев колибри.

То была самая последняя мода. Маркиза д’Обиньяк, дочь финансиста Сулá, имела огромный успех и обрела известность при дворе благодаря подобному же платью, которое ей подарил господин Лоу.

Но платье — это еще не все. Истинным чудом были кружева и прочие украшения. А футляр с драгоценностями стоил не меньше, чем должность и чин армейского бригадира.

— Он колдун, — все осмотрев, повторила донья Крус, — определенно колдун! Даже Синселадору, чеканящему эфесы для шпаг, не заработать на такие подарки.

И тут ей пришла мысль, что все эти дивные вещи в определенный миг превратятся в древесную кору и стружки.

Берришон восхищался, но удерживался от выражения восторгов. А только что возвратившаяся Франсуаза весьма красноречиво покачивала седой головой.

Однако имелся еще некто, наблюдавший за этой сценой, некто, никем не замеченный, но оттого не выказавший меньше любопытства. Он прятался за дверью второго этажа, единственную створку которой он чуть приотворил с величайшими предосторожностями. Со своего возвышенного наблюдательного пункта он разглядывал разложенные на