первый взгляд могло показаться, что на ней нет ни живой души. Однако в нескольких шагах от дома мэтра Луи, на противоположной стороне, в углублении, оставшемся после сноса двух развалюх, молча стояли шесть человек, одетых во все темное. Позади них находились два портшеза. Но ждали эти люди вовсе не господина Лоу. После того как в дом, принадлежащий мэтру Луи, вошли Плюмаж-младший и Галунье, они не сводили глаз с его двери.

А наши два храбреца, только что победительно пленившие Берришона и старую Франсуазу, стояли друг напротив друга в зале и обменивались взглядами, исполненными взаимного восхищения.

— Раны Христовы! — молвил Плюмаж. — А ты, малыш, не забыл-таки свою профессию.

— Да и ты тоже. Все было проделано чисто, правда на этом мы лишились наших платков.

Если нам порой и случается порицать Галунье, то это происходит отнюдь не от нашей недоброжелательности и пристрастности к нему. И тому доказательство, что, когда подворачивается случай, мы неизменно отмечаем его хорошие стороны. Вот и сейчас хотим заметить: Галунье был бережлив.

Плюмаж же, напротив, склонный к расточительности, легко отнесся к утрате платков.

— Ну ладно, — бросил он, — самое трудное сделано.

— Когда в дело не вмешивается Лагардер, — заметил брат Галунье, — все идет как по маслу.

— А Лагардер, прах меня побери, далеко!

— Между нами и границей — шестьдесят лье.

И оба они довольно потерли руки.

— Но не будем терять времени, голубок, — сказал Плюмаж, — осмотрим-ка территорию. Тут две двери.

Он показал на комнату Авроры и на покои мэтра Луи наверху. Галунье поскреб подбородок.

— Загляну в замочную скважину, — объявил он, направляясь к спальне Авроры.

Грозный взгляд Плюмажа-младшего остановил его.

— Ризы Господни, я этого не потерплю, — заявил гасконец. — Красотка переодевается, будем блюсти приличия!

Галунье смущенно опустил глаза.

— Ах, благородный мой друг, — промолвил он, — сколь счастлив ты, имея столь крепкую нравственность.

— Уж таков я есть, разрази меня гром, и я уверен, что, общаясь со мной, ты в конце концов тоже исправишься. Истинный философ владеет своими страстями.

— А я вот раб своих, — вздохнул Галунье, — но уж больно они сильны.

Плюмаж отечески потрепал его по щеке.

— Победа без преодоления преград не приносит радости, — наставительно произнес он. — Поднимись-ка и глянь, что там наверху.

Галунье, как кошка, взлетел по лестнице.

— Заперто! — сообщил он, потолкав дверь в покои мэтра Луи.

— Посмотри в замочную скважину. В данном случае это не будет нарушением приличий.

— Темно, как в печи.

— Хорошо, дорогуша. Припомним-ка инструкции добрейшего господина Гонзаго.

— Он пообещал нам по пятьдесят пистолей каждому, — напомнил Галунье.

— При определенных условиях. Primo…[83]

Вместо того чтобы продолжать, он взял сверток, который принес под мышкой. Галунье сделал то же самое. В этот миг дверь наверху, которую Галунье объявил запертой, бесшумно приотворилась, и в полумраке возникла бледная и хитрая физиономия горбуна. Он подслушивал. А оба виртуоза шпаги с нерешительным видом рассматривали свертки.

— А это что, обязательно? — недовольным голосом осведомился Плюмаж, постучав по своему свертку.

— Чистая формальность, — ответил Галунье.

— Ну-ка, ну-ка, нормандец, как ты хочешь из этого вывернуться?

— Нет ничего проще. Гонзаго нам сказал: «Вы возьмете лакейские ливреи». Мы послушно их взяли — под мышку.

Горбун беззвучно рассмеялся.

— Под мышку! — с восторгом воскликнул Плюмаж. — Ну, золотце мое, ты просто дьявольски умен!

— Ах, если бы страсти не правили мной с такой тиранической силой, убежден, я высоко бы поднялся, — грустно заметил Галунье.

Они положили на стол свертки, в которых находились ливреи. Плюмаж продолжал:

— Во-вторых, господин Гонзаго сказал нам: «Вы убедитесь, ждут ли на Певческой улице портшез и носильщики».

— Ждут, — подтвердил Галунье.

— Да, — согласился Плюмаж и почесал себе за ухом, — но там два портшеза. Что ты на этот счет думаешь, сокровище мое?

— Излишек хорошего никогда не мешает, — решил Галунье. — Я никогда не ездил в портшезе.

— Да и я тоже.

— Когда будем возвращаться во дворец, прикажем, чтобы нас поочередно несли в портшезе.

— Решено. Третье: «Вы проникнете в дом».

— Проникли.

— «В доме будет девушка».

— Посмотри, благородный мой друг, — воскликнул брат Галунье, — посмотри, как я весь дрожу!

— Да ты вдобавок и побледнел. Что с тобой?

— Просто ты упомянул про тот пол, которому я обязан всеми своими злоключениями.

Плюмаж с силой хлопнул его по плечу.

— Гром и молния, дорогуша! — рявкнул он. — Друзья должны делиться своими невзгодами. У каждого есть свои маленькие слабости, но если ты еще раз попробуешь утруждать мои уши рассказом о своих страстях, то, убей меня бог, я тебе их отрублю!

Невзирая на некоторую грамматическую туманность этого обещания, Галунье прекрасно понял, что Плюмаж пообещал отрубить его уши. А Галунье дорожил своими ушами, хотя они были большие и красные.

— Ты запретил мне проверить, здесь ли девушка, — заметил он.

— Малышка здесь, — ответил Плюмаж. — Прислушайся.

Из соседней комнаты донесся взрыв веселого смеха. Галунье схватился за сердце.

— «Вы захватите девушку, — продолжил Плюмаж, — верней, учтиво предложите ей сесть в портшез и сопроводите до дома в парке…»

— «Применять силу, — подхватил Галунье, — только в том случае, если иных средств больше не останется».

— Точно. И я тебе скажу, пятьдесят пистолей — хорошая плата за такую работу.

— Счастливчик этот Гонзаго, — чувствительно вздохнул Галунье.

Плюмаж коснулся эфеса своей шпаги, Галунье взял его за руку.

— Мой благородный друг, — произнес он, — убей меня, не сходя с этого места. Это единственный способ угасить пламя, что пожирает меня. Вот тебе моя грудь, пронзи ее смертоносным ударом.

Гасконец несколько секунд смотрел на него с глубоким сочувствием.

— Проклятье! — бросил он. — Все мы одинаковы! Но ведь он же, черт меня побрал, не пустит ни одного экю из своей полусотни пистолей ни на пропой, ни на игру!

Шум в соседней комнате стал громче. Плюмаж и Галунье одновременно вздрогнули, потому что за спиной у них тонкий, визгливый голос произнес:

— Пора!

В один миг они обернулись. Около стола стоял горбун из дворца Гонзаго и самым спокойным образом развязывал их свертки.

— А этот откуда тут взялся? — удивился Плюмаж.

Галунье из осторожности несколько отступил назад.

Горбун протягивал одну ливрею Плюмажу, а вторую Галунье.

— Живей! — не повышая голоса, приказал он.

Однако оба колебались. Особенно гасконцу претила мысль облачаться в ливрею.

— Кой черт ты лезешь! — воскликнул он.

— Тсс! — шикнул на него горбун. — Поторопитесь!

За дверью раздался голос доньи Крус:

— Великолепно! Теперь остается только найти носилки.

— Поторопитесь! — властно повторил горбун.

Одновременно он задул лампу.

Дверь комнаты Авроры открылась, и в зале стало чуть-чуть светлей. Плюмаж и Галунье отступили в угол и торопливо натягивали ливреи. Горбун приотворил одно из окон, выходящих на Певческую